Могла ли Российская империя выжить в своих границах XIX–XX веков? Отрицательный ответ на этот вопрос кажется нам очевидным. В своем изначальном виде, как Российская империя, она могла бы прожить несколько более долгую жизнь в случае, если бы прочие крупные европейские империи не вовлеклись в вооруженное противостояние, а период мира и прогресса 1910–1920-х гг. стал бы фоном для их политической и социальной модернизации. Иначе говоря, Российская империя могла бы выжить вместе с другими сложносоставными империями, но не в одиночку. В своем модифицированном варианте, как Советская империя, она могла бы продлить свою историю, если бы не попыталась самоформироваться в 1980-е гг. — однако для этого ей пришлось бы и далее жить как замкнутая социальная система, поддерживая и провоцируя противостояние с остальным миром, а возможности для этого были уже на пределе. Поэтому даже если допустить, что в обоих случаях имперский распад был преждевременным, нет никаких оснований считать, что он был случайным.

В ноябре 1987 г. Генеральный секретарь ЦК КПСС М. Горбачев выступил с докладом, посвященным 70-й годовщине Октябрьской революции. Сейчас мы не будем касаться содержания данного документа — отметим лишь, что его название «Октябрь и перестройка: революция продолжается»[768] применительно ко многим происходившим в СССР процессам оказалось пророческим. За несколько последующих лет в Советском Союзе случилось нечто, что во многом повторило распад Российской империи за семь десятилетий до этого. Как и в прошлом, революционеры, стремившиеся к радикальному преобразованию общества, нашли самую горячую поддержку у тех, кто мечтал о возрождении или создании своей национальной идентичности, но в той или иной мере был лишен ее в имперском государстве. Большевистский лозунг права наций на самоопределение был почти без изменений повторен в рассуждениях о желательности суверенитета народов «обновленного» союза. История показала, что стремление к национальному самоопределению по сути своей всегда революционно — и чрезвычайно опасно для любой империи. Причем если распавшаяся в начале ХХ века Российская империя довольно быстро воскресла в виде советской, то советская, развалившись, не могла возродиться как минимум по двум причинам: во-первых, к этому времени сама концепция империи перестала быть сколь-либо современной (в том числе, замечу, и вследствие усилий самих коммунистов, на протяжении предшествующих десятилетий с необъяснимой энергией поддерживавших «антиколониальную» борьбу периферийных народов повсюду в мире); и во-вторых, великие идеологии, которые могли в прошлом сплачивать массы, давно потеряли даже остатки своей привлекательности. Перестройка в СССР, если повторила в чем-то революции 1917 г., то в том, что уничтожила устаревшие структуры имперской повседневности, преуспев при этом в формировании устойчивой национальной государственности возникших на территории империи новых стран — в том числе и якобы постимперской России.

В следующей главе мы обратимся к вопросу о природе современной российской государственности, однако перед этим стоит сделать еще одно замечание. Распад Советского Союза существенно отличался от распада Российской империи не только потому, что он происходил в другую историческую эпоху, но и потому, что на протяжении семи советских десятилетий в империи шел процесс, значение которого ни тогда, ни позже не было адекватно оценено.

Как мы отмечали, после краха Российской империи на ее территории начался процесс самоопределения различных наций и народностей. С 1917 г. до старта перестройки в бывших границах империи в тот или иной период существовало более 60 республик — причем не менее 25 из них в разное время имели статус советских социалистических республик и более 30 довольствовались уровнем автономных. При этом границы самой крупной из республик, РСФСР, постоянно и активно изменялись — как изменялось и количество существовавших в ее пределах автономных республик, областей и округов. При этом по причинам, которые вряд ли представляется возможным четко определить, РСФСР меняла свои границы исключительно в одном направлении — все более приближаясь к очертаниям первоначальной России, или Московской империи середины XVII столетия. Превращение Казахской АССР в Казахскую ССР, «украинизация» Донбасса и даже торжественная передача Крыма в состав Украинской ССР в 1954 г. — все эти изменения границ РСФСР делали ее практически идеально совпадающими с рубежами страны, только что принявшей Соборное уложение 1649 г. Единственными отличиями были, пожалуй, присутствие в РСФСР Ленинграда и выхода к Балтике, а также Северного Кавказа — но если первое было вполне объяснимо долгими историческими связями русского государства с этой территорией, то второе не находит никаких исторических причин. Если принимать во внимание сказанное выше, можно увидеть дополнительный аргумент, объясняющий способность Российской и неспособность советской империи к реинтеграции.

Российская империя не была построена как сложносоставная империя; в основе нее, как мы отмечали, лежала идея «триединого народа», «смазывавшая» исторический переход от Московской империи к Российской. Продвижение границ империи на запад в XVII–XVIII веках рассматривалось как «воссоединение» исконно русских территорий и условие для воссоздания этого «триединого народа». Административное деление империи (за исключением Средней Азии в конце XIX века, а также de facto конфедеративных Польши и Финляндии) никогда не предполагало не только национальных единиц, но даже губерний, границы которых четко совпадали бы с зонами расселения отдельных народов. Граница Московии с ее западными соседями, существовавшая в середине XVII века, за последующие столетия полностью исчезла — однако, как это ни парадоксально, большевики (хотя, скорее всего, совершенно об этом не задумываясь) за семь десятилетий своего правления успешно ее восстановили. Создав Украину как витрину социалистического братства народов, выстроив никогда не существовавшие протонациональные государства в Белоруссии и Казахстане, они не только создали карту последующего разделения империи, но и необъяснимым образом указали будущей России ее старомосковские рубежи. Эти границы, как мы стремились показать выше, сложились в ходе сложного процесса становления империи — и отражали его состояние в конце первого этапа экспансии. Именно поэтому цивилизованный раздел единого государства в 1991 г. прошел вовсе не по случайным границам новых республик, как это часто утверждают, — он совершенно логично (за исключением, повторим, Северного Кавказа) отделил Московию от территорий, которые не являлись ни центром кристаллизации империи, ни ее поселенческими колониями. Именно этот факт, на наш взгляд, и обусловил относительную устойчивость новых границ, полностью исключив возможность восстановления имперского целого.

Однако, как показывает история, империи быстро умирают в реальной жизни, но надолго остаются в памяти и сознании их строителей. Российский/советский случай в этом контексте был уникальным по двум причинам. С одной стороны, Россия была единственной в своем роде империей, которая, подвергшись полной деструкции, сумела на протяжении пары десятилетий восстановиться практически до своих первоначальных границ. С другой стороны, метрополия той империи, которая разрушалась, воссоздавалась и снова разваливалась на протяжении одного и того же столетия, не только экономически, но и территориально превышала «собранные» на последних этапах экспансии владения и колонии. Оба эти фактора, на наш взгляд, сделали неизбежной трагическую ситуацию, в которой имперский центр не мог не попытаться вновь сплотить вокруг себя периферию, загоняя себя во все новые и новые ловушки — которые мы рассмотрим в последней главе нашей книги.