И вот они на дороге в Голдсборо. Ночевать остановились в фермерском брошенном доме. Хотя солнце село, в сумерках не утихали звуки битвы: эхо пушечной пальбы подхватывал восточный ветер и нес над полями и реками.

Ты понял, Кальвин, почему я выбрал именно эту дорогу? Пошли бы мы за другой колонной, попали бы сейчас в ад кромешный. Потому что там они сражение устроили — налетели, видимо, на армию не слабее своей.

Охапка-другая плесневелого сена для Берта в конюшне есть, — сказал Кальвин. — А вот для нас в кладовке — ничего. Кто бы ни были тутошние хозяева, но ушли они давно уже. В доме все подчищено — шаром покати.

Я генерала Шермана изучил будь здоров как, — гнул свое Арли. — То, что мы слышим — это его ложный бросок на Рэлей. Они, правда, получили там прием пышней, чем ожидалось. Но в любом случае его там нет. Спешит, наверное, вовсю, радостно скачет в Голдсборо, хочет нагрянуть как снег на голову.

У нас остался последний мешок муки и не больше ложки топленого жира, даже если мне удастся раскочегарить эту проклятую плиту, — безрадостно объявил Кальвин. — А откуда вы знаете, где сейчас Шерман?

У нас с генералом Шерманом одинаковый склад ума, — объяснил Арли. — Мне достаточно вообразить, что я это он, и я уже знаю, что он собирается делать.

Н-да-а, и такого человека держать в нижних чинах! — отозвался Кальвин. — На мой взгляд, это как-то… ну, несправедливо, что ли.

Арли в очередной раз приложился к последней бутыли самогонного виски из запасов мистера Калпа. Кальвин, — переведя дух, сказал он, — будь я не настолько рад нашему успешному продвижению, твои разговорчики я счел бы за наглость зарвавшегося ниггера-освобожденца, так что ты лучше не искушай меня.

А что вы будете делать с вашей фотографией Шермана? В смысле, потом-то что?

Ну, тем самым я вроде как признаю его, а он признает меня. Это будет встреча умов. А вовсе не обыкновенное фото, какие ты тут всю дорогу клепаешь. Оно станет вехой в истории. Такое будет фото, какие тому, другому мистеру Иосии Калпу, даже и не снились. На мою душу снизошло вдохновение, а значит, это не просто я сниму его — его снимет моими руками сам Господь Бог.

А кто из вас умеет обращаться с объективом — вы или Господь Бог? Кто вам подскажет нужную выдержку? Научит, как делать покрытие пластинок и куда ставить камеру?

Такие мелочи мы оставим тебе, сын мой. Это как раз та грубая вспомогательная работа, к которой твоя подлая раса лучше всего приспособлена.

В ту ночь Арли решил постелить себе на полу в пустой комнате верхнего этажа. Пятна гнили на досках показывали, в каких местах на крыше выкрошились дранки, и пришлось ему покрутиться, прежде чем он нашел крепкий участок пола, куда можно было бросить одеяла и лечь. Пахло старым, гнилым деревом, к тому же здесь было холоднее, чем у плиты, где устроился Кальвин, но ничего не поделаешь, надо соблюдать южные традиции: негры внизу, на кухне, белые — во всех отношениях выше.

Улегся, обнимая коробку с объективами — главную ценность Кальвина. Предосторожность, понятное дело, излишняя, ибо Кальвин прекрасно сознавал, что без Арли, то есть без того, чтобы с ним вместе ехал мистер Калп, негр как самостоятельный бизнесмен в этой благословенной Богом стране не протянет и пяти минут. Южане-партизаны по-прежнему всюду рыскают и там где надо принимают меры — наводят, стало быть, божественный порядок и благолепие. Кальвин может, конечно, запрячь Берта и сбежать, но, если нет больше возможности фотографировать, какой из него тогда продолжатель дела мистера Калпа? Вот он — секрет рабства будущего: надо хватать черного за его белые амбиции и вязать его ими, вязать по рукам и ногам. Вона как! А ведь это я сам придумал!

Раздумавшись, размечтавшись, Арли не заметил, как уснул. Когда проснулся, почувствовал, что времени прошло немало. Не потому, что изменился свет и все в комнате, не исключая его самого, засияло млечным лунным блеском. Нет, дело в звуке. Слышался неумолчный шаркающий шорох, иногда позвякивание, но по большей части просто шум людского присутствия, которое чувствуешь, даже когда собственно звука вроде бы и нет. Он подошел к окну, выглянул и не поверил своим глазам: по дороге, совершая марш-бросок, двигалась целая армия, похожая на армию духов и вместе с тем вполне реальная: сомкнутым строем шагали отдельные роты, в воздухе плыли флажки, иногда по обочине легким галопом проезжал верховой офицер. И каждый сукин сын под тяжестью ранца аж вперед клонится, каждый только на дорогу и смотрит. И никаких разговоров: ночной марш — серьезное дело, трудное; едва между ротами возникает зазор, задние переходят на рысь, нагоняют. Да что же это такое, — подумал Арли, — эти кретины янки прутся не в ту сторону! Он влез в башмаки и бросился по лестнице вниз. Из окошка, выходившего в огород, увидел, что они и по полям идут, обтекая дом и спереди, и сзади, как вышедшая из берегов река. Увиденное его не порадовало: янки внаглую топчутся по здешним землям, борзеют от своего количества. И тут до него дошло: ч-черт! это же генерал Шерман возвращается к месту битвы, где другой его колонне наши ребята показали, почем фунт лиха! Да, вот где собака зарыта. Что ж, генерал, похоже, это тебе боком выйдет — то, что ты повернул назад, когда уже почти что и слюнявчик повязал, чтобы обедать в Голдсборо. Уилл, Уилл, как жаль, что ты этого не видишь: наша армия по-прежнему дает прикурить этим гадам — вот и великого Шермана в Бентонвиле тоже прижали к ногтю, и много, ох, много еще поляжет в землю федералов, покуда все кончится!

В этот момент Арли показалось, будто он увидел генерала собственной персоной, как тот с эскадроном кавалерии едет по полю мимо — да вот же: отдельной группой скачут человек пятьдесят верховых, и во главе у них странный всадник, который дергает коня все время то вправо, то влево — наверняка это Шерман, этакий шебутной чудила; едет, понимаете ли, при луне навстречу битве! Генерала Шермана Арли видел только на фотографии, вживую — нет, никогда, но все равно был уверен, что всадник, только что исчезнувший за бугром, это именно Шерман и есть. Нормальный ход, Уилл, — проговорил он, улыбаясь себе под нос, — все путем. Поедем-ка мы с тобой сейчас в Голдсборо, а он пускай пока здесь разбирается, в какую какашку вляпался. Мы не гордые, мы его там подождем, да и щелкнем в полный рост, ежели, конечно, его до нас никто убить не сподобится.

Кальвин лежал, завернувшись в одеяло, за печкой и все слышал. Арли же опять полез наверх и вскоре захрапел. А еще через двадцать или тридцать минут последний солдат прошел мимо, и настала опять тишина и спокойствие, но Кальвин никак не мог снова заснуть.

Если бы я был солдат-южанин, помешанный на всякой маскировке, какая у меня была бы цель? Наверное, выбраться с территории, занятой федералами, пробиться к своим и снова сражаться или, наоборот, вовсе удрать с войны домой. Но у него совсем другие заботы! И уж тем более не мог он заранее выдумать этот маскарад — в смысле, нарядиться мистером Калпом. Мы подъехали, возникла такая возможность, он ею тут же и воспользовался — эта идея родилась в его сумасшедшей башке мгновенно. А в чем идея-то? Судя по тому, что он непрерывно трындит тут день за днем, она всего лишь в том, чтобы встретиться на марше с генералом Шерманом и сфотографировать его. Но зачем? Оставить свой след в истории фотоискусства? Это вряд ли, для этого он уж очень мало им интересуется. И с самого начала ничего не знал, и сейчас знает не больше.