Конечно, следуя излюбленным приемам дешевой беллетристики, наш всезнающий историософ не отказал себе в удовольствии «обыграть» эту легенду возможно более отвратительно. Причем с мерзкой изощренностью усилив ее и без того тягостный смысл ссылкой на заключение антрополога М.М. Герасимова, данное ученым после исследования останков старшего сына Грозного – Ивана Ивановича. Заключения о том, что ввиду повышенной влажности в саркофаге череп царевича Ивана сохранился плохо, поврежден, почему и восстановить внешний облик царского сына оказалось невозможно . По всей видимости, именно это заключение позволило нашему автору, мягко говоря, снова несколько отступить (или дополнить?) показания некоторых исторических источников, а конкретно – «Исторического сочинения о России» уже известного читателю Антонио Поссевино....

Дело в том, что папский легат, действительно являющийся одним из первых, кто поведал миру о якобы произошедшей трагедии в царском дворце Александровской слободы, на страницах своих «Записок», где ему не было совершенно никакой надобности ни смягчать характер упоминаемых событий, ни тем более сколько-нибудь оправдывать Грозного (как раз наоборот!), передавая обстоятельства кончины наследника, по сути ограничил все только случайной семейной ссорой, хоть и со смертельным исходом. Как-то, сообщает Поссевино, царь неожиданно застал свою беременную невестку недостаточно одетой. Эта небрежность рассердила его, он сделал женщине суровое порицание. А молодой царевич, попытавшийся заступиться за жену, тут же сам получил от разгневанного отца удар тяжелым посохом, который попал «почти в висок» и стоил наследнику жизни. На четвертый день он умер… Нереальность, явная целенаправленная надуманность передаваемой «сцены» сама бьет в глаза. (Сцены, которой Поссевино, кстати, не мог видеть, ибо посетил Россию (вторично) только три месяца спустя после смерти царевича. По собственному признанию, он записал лишь придворные слухи… ) Но для нас в данный момент важно даже не это. Важно другое, важно то, что, хотя и утверждая: убийство было, сей искушеннейший автор-иезуит, отлично сознававший, что его слова уйдут в века, тем не менее ни единым, хотя бы слабым намеком не додумался сказать, что оно было преднамеренным или, точнее, было осуществлением долго вынашиваемого подспудного желания чересчур подозрительного царя-тирана покончить с сыном-соперником. Нет, все это «домыслил» за святого отца инквизитора, мастерски «дорисовал» в своем тексте уже г-н Радзинский. Цинично используя сообщение о «поврежденном», истлевшем за четыре сотни лет черепе, он со сладостной жестокостью вещает доверчивому обывателю: царевич пал жертвой отнюдь не минутного гнева отца. «Вскрытие могилы подтвердило» – это было «зверское избиение», опровергающее «известную версию о том, что убийство случилось из-за пустячной ссоры». «Иван не просто убил – он убивал … Боярин Борис Годунов, который пытался вмешаться, был весь изранен… Чтобы так убивать, нужны были серьезные причины…» Какие? Увы, ответ и на сей вопрос у нашего историка не блещет оригинальностью, как и вся вышеприведенная версия. Главной причиной, толкнувшей Грозного на сыноубийство, считает он, был «постоянный маниакальный страх, владевший деспотом». Именно страх «заставил его подозревать даже сына. Царя пугало, что сын так похож на него, что смеет он осуждать сдачу Полоцка и даже хочет возглавить войска в Ливонии. Он уже тогда носил в тайниках своей души страшную мысль: его сын замышляет против него… И оттого ничтожный повод – ссора из-за жены – вызвал бешеный гнев». Но очень скоро «кровь покорно умирающего сына вернула несчастного царя к реальности. Его безумие оставило страну без наследника… На трон после него теперь должен был сесть второй сын, Федор, – жалкий карлик с «семейным» крючковатым носом. Таково было божье наказание»…

Кстати, последняя радостная фраза о смерти старшего сына как «божьем наказании», якобы постигшем на склоне лет царя-изверга, заимствована нашим глубокомысленным повествователем уже не из сочинений Антонио Поссевино, а у другого автора-иностранца, тоже писавшего о загадочной смерти царевича. Правда, в отличие от г-на Радзинского, без тени сомнения утверждающего, что молодой Иван был «весь в отца», столь же необуздан, жесток, развратен и, повзрослев, наравне с родителем всегда принимал участие во всех злодеяниях рассматриваемой эпохи, так вот в отличие от этого «психологического портрета» Джером Горсей, английский купец и дипломат, отзывается об Иване Ивановиче совсем по-другому. Неоднократно посещая Россию в качестве посланника английской королевы Елизаветы и лично встречавшийся как с самим царем, так и с его сыном-наследником, Джером Горсей в своих мемуарах сообщает, что последний производил впечатление «мудрого, мягкого и достойного царевича (the prince), соединявшего воинскую доблесть с привлекательной внешностью» . Исходя из этой характеристики принца Ивана, мистер Горсей дал совершенно иное, чем отец иезуит Поссевино, объяснение причины рокового конфликта между царем и наследником. Англичанин считает: толчком к нему послужила отнюдь не неряшливость царской снохи, а вещь гораздо более серьезная – разногласия между отцом и сыном по вопросу о методах управления, о чрезмерной жестокости Грозного к своим подданным. «Царь, – пишет Горсей, – разъярился на царевича Ивана за его сострадание к этим забитым бедным христианам … Кроме того, царь испытывал ревность, что его сын возвеличится, ибо его подданные, как он думал, больше его любили царевича. В порыве гнева он дал ему пощечину… царевич болезненно воспринял это, заболел горячкой и умер через три дня» .

Коротко говоря, перед нами, читатель, предстает действительно совсем другая версия, в которой и молодой царевич уже не «весь в отца», а прямая ему противоположность, да и смертельный царский «удар посохом в висок» вырисовывается всего лишь пощечиной. Кому же верить? Кому из вышеозначенных авторов-иностранцев отдать предпочтение? Тем более что существует и еще несколько свидетельств современников, опять-таки по-своему передающих причины и обстоятельства смерти цесаревича…

Например, польский хронист Рейнгольд Гейденштейн, составивший весьма содержательные, а потому неоднократно цитировавшиеся здесь «Записки о Московской войне» (т.е. о походах Стефана Батория на Россию). Правда, в самой Москве хронисту никогда бывать не доводилось, и информация, даваемая им о происходивших там событиях, уже не столь достоверна, чем, скажем, о передвижении польских войск. Между тем, не упоминая ни имени сего автора, ни названия его труда (хотя это в данном случае очень важно), именно трактовку Гейденштейна использует в своем тексте г-н Радзинский, рассказывая, что страшные подозрения и гнев царя на сына могло вызвать несогласие царевича с уступкой полякам Полоцка и его желание самостоятельно возглавить русские войска в Ливонии. Правда, если до конца точно следовать Гейденштейну, то Иван Иванович рвался тогда не в Ливонию, а «сразиться с королевскими войсками» под Псковом. Но… так и не смог этого сделать. Ибо «немного спустя» царь ударил сына жезлом, после чего «тот или от удара, или от сильной душевной боли впал в падучую болезнь, потом в лихорадку, от которой и умер» .

«В духе Гейденштейна и со ссылкой на Поссевино» о жестком споре между сыном и отцом о целесообразности присылки дополнительных войск под Псков, во время которого будто бы молодой наследник был ранен царем и назвал его «кровавой собакой», сообщал также (правда, уже полгода спустя после упоминаемого события) в письме от 10 мая 1582 г. и один из военачальников Батория – Г. Фаренсбек. Наконец, этой же канвы (лишь с незначительными вариациями в подробностях) придерживаются немецкий протестантский пастор П. Одеборн, автор знаменитого, отличающегося особенной злобностью памфлета на Грозного царя , и более поздний мемуарист И. Масса, писавший уже в XVII столетии .