Восьмого сентября союзники начали наступление. В соответствии с общим планом двумя днями ранее началась новая бомбардировка города, в которой приняли участие 592 французских и 183 английских пушек. Горчаков чувствовал, что развязка близка и севастопольская трагедия близится к завершению. В разгар бомбардировки он написал императору:

По плану французы должны были атаковать Малахов курган и Малый редан, а британцы — Большой редан, который ранее уже безуспешно штурмовали. Далеко не равномерное распределение ответственности, если учесть, что с французской стороны в операции участвовало 25 000 человек при поддержке 5000 сардинцев, а с британской — 3000, причем половина этого количества оставалась в резерве. Однако малая численность была не единственной слабостью англичан: им не удалось заблаговременно подготовить достаточную систему траншей, ведущих к редану, а потому атакующим приходилось бегом преодолевать около 200 метров открытого пространства. В то же время французские траншеи позволяли участникам штурма под прикрытием подобраться к самому основанию Малахова кургана. Один историк отмечал: «По всей вероятности, неудачу этой атаки вызвало в том числе и непреодолимое отвращение британских солдат к работе лопатой».

Штурм был назначен на полдень. Такое отклонение от обычной практики, когда начало операций назначают на рассветные часы, было намеренным — обычно в это время русские обедают и меняют дозорных. Атака французов стала полной неожиданностью. Русские настолько растерялись, что к тому времени, когда они осознали происходящее, первые ряды зуавов уже взобрались на бруствер, а через десять минут после начала штурма над башней Малахова кургана развевалось французское знамя. Однако левый фланг французов встретил упорное сопротивление Малого редана. Русские пошли в контратаку, и яростный рукопашный бой длился почти шесть часов.

Поднятый над Малаховым курганом французский флаг послужил сигналом для начала британской атаки. Их наступление встретило яростное сопротивление русских, и «красная линия» разбилась о стойкость защитников Большого редана. Генерал Симпсон был вынужден отступить. Для англичан это был печальный день. «Теперь Большой редан возьмут французы, и мы хлебнем в избытке их злорадства. Недовольства и взаимных упреков нам не избежать, — писал Кларендон. — Мы производили скверное впечатление последнее время, и, думаю, так будет и впредь до тех пор, пока во главе наших войск стоит эта достойнейшая старая дама Симпсон. Сегодня я получил письмо из штаба от Стратфорда. Он сообщает, что армия в крайней нужде и что мы подготовились к зиме еще хуже, чем год назад, в то время как французы имеют всего в избытке».

К пяти часам Малахов курган был полностью в руках французов и боевые действия там скорее напоминали зачистку территории. К тому же времени Пелисье стало ясно, что он овладел ключом к Севастополю. Горчаков пришел к этому печальному выводу еще раньше и, не видя иного выхода, отдал приказ об эвакуации города. «Возможно, Горчаков и не является военным гением, — замечает историк Иэн Флетчер, — впрочем, таковых в этой трагической войне трудно обнаружить, но он не был так глуп, чтобы не распознать заведомое поражение, которым обернулась бы для русских длительная оборона Севастополя после захвата французами Малахова кургана». Всем в городе было предписано двигаться к недавно наведенному понтонному мосту и к кораблям, которые служили паромами. Армия переправлялась на Северную сторону для перегруппировки. Это было горчайшее переживание для всех защитников города, в том числе и Петра Алабина:

Эвакуация проходила с отменной четкостью. Гражданское население было эвакуировано заблаговременно, и теперь на мост вступили войска. Арьергард держал союзников под постоянным огнем. Перед отходом русские взорвали пороховые склады и батареи. Моряки затопили оставшиеся в гавани суда. Когда последний человек перешел на Северную сторону, мост взлетел на воздух. Ночное небо озарилось пожарами, время от времени гремели взрывы. Союзники опасались входить в город, полагая, что он мог быть заминирован.

Среди тех, кто переправлялся на Северную сторону, был и Лев Толстой. Солдаты и матросы, генералы и унтер-офицеры, перевязанные, хромающие, окровавленные, — все шли по понтонному мосту. «Выходя на ту сторону моста, — писал Толстой, — почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу. Почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам».

Когда союзники вошли в город, а русские сосредоточились на Северной стороне, само собой наступило затишье. Все ощущали крайнюю усталость, и на обоих берегах залива воцарилось уныние. Что же впереди?

В сентябре 1812 года Наполеон I смело вторгся в Россию, сломил сопротивление русской армии и занял Москву — сожженную ее жителями. Через сорок три года Наполеон III со своими союзниками вторгся в Россию, заставил отступить ее армию и к сентябрю занял Севастополь — взорванный его защитниками. В 1812 году Наполеон Бонапарт, которому грозила быстро надвигающаяся зима, с нетерпением ожидал, когда Россия признает свое поражение. Через четыре десятилетия армии племянника Наполеона и союзников, которым грозила быстро надвигающаяся зима, с нетерпением ожидали приказов своих правительств. Они закончили то дело, ради которого прибыли в Крым. Их война завершилась. Так что же, в самом деле, впереди?

«Севастополь — это не Москва, а Крым — не Россия, — писал Горчакову Александр II. — Через два года после сожжения Москвы наши войска маршировали по улицам Парижа. Мы — все те же русские, и Господь по-прежнему с нами». По мнению историка Тревора Ройла, «в военном отношении Горчаков просто предпринял тактическое отступление на новые позиции, откуда мог создавать союзникам новые сложности. Царь также правильно рассудил, что у противника нет намерений вторгаться в глубь России и, пока Горчаков не разбит, в Крыму снова возникает патовая ситуация». Действительно, в отношении Крымского полуострова ситуация была патовой.