Митя не мог не встрять. Инквизиторов следует поставить на место. Справедливость требует. Другого случая может не быть. Он поднялся. На сто процентов он был уверен, что в эту минуту большинство поддержит еретика. Надо ловить момент.

– Раз, как нас уверяют, без крови обойтись нельзя, я предлагаю ограничиться совсем лёгким наказанием – каким-нибудь порицанием…

– Да вы что, издеваетесь?! – задохнулся негодованием активист. – Какое может быть порицание? Нет тако…

– Это не издевательство, – Митя вовремя подпустил в голос порцию лязга танковой гусеницы. – Не издевательство, а предложение. И прошу его поставить на голосование. Нельзя порицание, тогда – выговор. Простой выговор. Не строгий и никуда его не заносить. Устный такой выговор.

Лысый пристально, не отрываясь, смотрел на Митю – загипнотизировать хотел, наверно. Председатель тоже понял, что тянуть больше нельзя. Он воспользовался минутной заминкой, пока сидевшие по обе стороны от него активисты, откинувшись назад, о чём-то шептались за его спиной, и подстегнул ход событий:

– Ещё предложения будут?

Собрание молчало.

– Тогда, кто за первое предложение: строгий выговор с занесением в личное дело? Прошу поднять руки.

Синхронно, как по команде, вверх взметнулись две руки комсомольских активистов. Лысый права голоса на собрании комсомольцев не имел.

– Поднимите руки, кто за второе предложение.

С шорохом над головами сидящих вырос частокол ладоней.

Эт-то была победа! Редкая по тем временам и потому запоминающаяся. Люди только что не позволили манипулировать собой. Они выходили в коридор и улыбались. У Мити пела душа, и ему тоже хотелось улыбаться. Такое приподнятое настроение с особым привкусом возникает, когда все подхватываются на справедливое дело, и никто этого не организовывал. Такое было в армии, когда дембеля помогали бригаде Бурдина рыть траншею.

Дома за ужином Митя пытался рассказать Лене всё, что случилось на комсомольском собрании, но ей чья-то победа над системой была неинтересна.

Защита диплома значительно приблизила время великих Митиных свершений.

Новый полевой сезон начался с Салехарда. Спиридоновскому отряду предстояло за лето успеть сделать несколько длинных маршрутов на двух лодках «Казанках» с моторами. Путешественники отправились вплавь, преодолевая перекаты и остерегаясь топляков. Как и в прошлом году, они после себя оставляли пробуренные скважины, выкопанные шурфы. Это только на карте места, где они разбивали палатки, выглядели одинаково. На самом деле каждая стоянка неповторима и запоминалась чем-то своим. На одной везло с охотой, на другой встретились пастухи ханты, и Митя смог убедиться в справедливости прочитанного сравнения: олени – рогатые камни. В утреннем тумане, лежащее стадо напоминало разбросанные валуны, из которых иногда выступали тонкие ветвистые украшения. Одна точка неожиданно одарила горячей водой, бьющей из старой разведочной скважины. Каждый раз что-то новое, но не всегда безмятежное. На очередной стоянке перед геологами на противоположном берегу реки открылась картина – след далёкого прошлого: остатки столбов с обрывками ржавой колючей проволоки, развалины бараков, а рядом – подобие железнодорожного пути.

Митя не раз слышал рассказы о сталинской «мёртвой дороге» Игарка – Салехард, о том, что её проект был изначально безграмотен, что тянуть её по правилам было очень дорого – кругом болота и мерзлота, а так, как её сляпали, – это чистая халтура, что строили её зеки, и проложена она была не целиком, а кусками. Говорили, что принимать дорогу приезжал кто-то из самых верхних чинов государственной власти и, не желая кормить комаров, он знакомился со строительством, стоя на обдуваемой ветерком палубе парохода. На это халтурщики и рассчитывали – рельсы были проложены там, где их можно видеть с реки. Не только рельсы, но и вокзалы, и семафоры. Ради втирания очков грозному начальству, не поленились затащить туда паровозы, несколько вагонов. Принимающая комиссия благосклонно созерцала гудящие локомотивы, пассажиров в шляпах и с чемоданами, нетерпеливо ожидающих подхода поезда, и не подозревала, что километров через пять рельсы обрывались, упёршись в очередное болото. Дорогу приняли, подлог не обнаружили, а то полетели бы головушки. Не всему в этих рассказах верилось. Неужели высокое начальство не удивилось тому, что толпы людей с багажом ждут поезда в краю, где нет ни городов, ни деревень, что они здесь делают? Кто они? Но тем не менее великий железнодорожный обман в нашей истории имел место. И вот Мите привелось столкнуться с его остатками.

Протарахтев на моторке до другого берега, Митя привязал лодку и отправился в сторону руин. Чем ближе он подходил к заброшенному месту, тем гуще становились заросли кустов словно природа хотела скрыть следы неправедных дел рук человеческих. Кусты пытались спрятать и саму дорогу, но две ржавые полосы рельс с прикреплёнными к ним шпалами висели в воздухе метрах в полутора от земли, напоминая гигантскую выгнутую лестницу между двух холмов. Торф вперемешку со льдом вспучился большими фурункулами и, не считаясь с интересами строителей, оторвал дорогу от основания. За неудавшимся железнодорожным путём следовала ещё одна полоса кустов, за которой мрачным пятном на фоне леса обособилось место, где когда-то жили люди. Два завалившихся набок, насквозь прогнивших почерневших барака с провалившимися крышами всем своим видом предупреждали, что внутрь заходить опасно. Из земли торчали куски ржавой проволоки и трухлявые щепки. В отдалении, памятником изуродованным судьбам работавших тут зеков, высились, закрученные винтами, стволы лиственниц. Знали зеки, что тратят здоровье и жизнь на пустое, на фикцию? Или верили, что осваивают северные районы страны, что здесь расцветут города-сады?

– Опять прокол. Второй раз в жизни и снова на том же месте. Смотрю на неё и иногда убить хочется. Такая была наивная, милая девочка, хотелось её защищать ото всех бед, хотелось на руках носить. И как-то вдруг сразу располнела, подурнела, забрюзжала…

Вот-те раз! Оказывается, Вадик уже не порхает над землёй, а давно совершил посадку. Митя слушал его стенания, и ему было неприятно. Влезать во взаимоотношения супругов, всё равно, что подглядывать в щёлку. Дела эти интимные…

«Вадику нужно выговориться. Придётся потерпеть. А насчёт своей Динки – он напрасно. Миленькая она и пополнела не слишком. Так ведь родила же. А после родов такое бывает. В чём-то он прав – Динка часто, а, главное, при других подшучивает над деловыми и умственными способностями супруга. Это она зря. Тем более что Вадик из тех, кто всегда и во всём считает себя самым лучшим и самым первым. И видит себя лидером. Вообще-то мы все мужики такие, но у Вадика это очень больное место, и тыкать в него по нескольку раз в день Динке не стоило бы».

– Регулярные придирки какие-то. Всё по мелочам. Не там рубашку повесил, не туда кастрюлю поставил. Вроде, ерунда, мелочь. Но когда тебя этими мелочами беспрерывно… Оборзеешь. Никогда не дослушивает. У неё одно объяснение: «Я всё равно знаю, что ты скажешь». Вот: она умная, тебя видит насквозь и мысли твои читает, а ты дурак дураком, кроме тривиальностей ничего выдать не можешь. И такое превосходство в ней. А иногда на неё занудство какое-то находит – и ворчит, и ворчит. С утра до вечера. Были у меня разные знакомые – всех отшила. Говорит: «Приглашать надо нужных людей». Ты, кстати, числишься среди «нужных».