что это она заложила идею о Заке мне в голову. Такое чувство, что начать отношения с Заком было в какой-то степени ее предсмертным желанием. Теоретически мы принадлежим друг другу. Но мы запутались. Имея все нужные ингредиенты, мы смешали их в неправильных пропорциях — решили математическое выражение без учета порядка действий.

Не то время.

Не то место.

Не тот порядок событий.

Не та… жизнь.

Сразу после того как часы бьют полночь, все кричат «С новым годом!» и притягивают буквально первого попавшегося для поцелуя, я получаю неожиданный звонок. Пробираясь через толпу людей в любимом баре Лии на Манхэттене, я ищу крошечный уголок, где будет лучше слышно, и мне удастся разглядеть дисплей телефона. Я отчаянно хочу, чтобы это был Зак, но, увы.

Прищурившись, смотрю на экран, не узнавая номер.

— Алло?

— Это Эмерсин? — спрашивает мужской голос.

— Да.

— Я… хм… меня зовут Брэд. Я… был… другом вашей мамы.

Другом? У мамы никогда не было друзей-мужчин. У нее были парни, которые использовали ее, обижали и бросали.

— Ладно… — протяжно говорю я. — Не знаю, почему вы мне звоните, но я не видела и не разговаривала с мамой много лет.

— Да… э-м… я знаю. Видите ли… — он прочищает горло. — Не знаю, как это сказать, но…

— Просто скажите. В данный момент я немного занята.

— Вчера ваша мама скончалась.

Тишина заполняет линию. Даже шум в баре исчезает, и я понимаю, что слышу только медленное биение своего сердца.

Я не двигаюсь.

С того дня, как я ушла из дома, я ни слезинки не проронила из-за мамы. И, полагаю, даже до этого плакала больше… из-за чувства полного отвержения. Я ощущала себя брошенной задолго до того, как угнала ее машину и уехала, ни разу не оглянувшись.

Все это время… она ни разу мне не позвонила. Ни разу. У нее был мой номер, но она не позвонила.

Вероятно, поэтому, получив сейчас известие о ее смерти, у меня нет слез. Не для нее. Не для себя.

— Поскольку вы ее ближайшая родственница, вам необходимо уладить здесь все дела.

Я качаю головой и открываю рот, чтобы ответить, но не могу найти нужных слов. Мне нечего улаживать. Я ее дочь только на словах, и у меня половина ее генов. Вот и все.

— Понятия не имею, откуда у вас мой номер, но я не тот человек, который вам нужен. Лучше свяжитесь с ее парнем. Уверена, он у нее был. Разве что… это вы?

— Нет, мэм. Мы посещали одну группу АА (прим.: анонимных алкоголиков). Я в завязке уже два года, а она только что отметила год. Насколько мне известно, она жила одна. Ваш номер я узнал от ее домовладельца. Я должен был заехать за ней и отвезти на встречу. Входная дверь была приоткрыта, и именно тогда я обнаружил ее в постели без сознания. Она… — он снова прочищает горло. — Рядом лежал пустой пузырек из-под фентанила и несколько пустых бутылок из-под водки. Я… я просто понятия не имел. Мне очень жаль. В последний раз, когда я ее видел, она, казалось, чувствовала себя очень хорошо. Понимаете?

Я потираю лоб и закрываю глаза.

— Нет. Извините… на самом деле, я не понимаю.

— Послушайте, я не знал, кому еще позвонить. Я не в курсе ваших отношений с мамой. Но она отзывалась о вас с большой гордостью. Я просто… мне очень жаль.

Я медленно киваю, прежде чем отложить телефон в сторону и закрыть глаза.

Афины, штат Джорджия, — это не Лос-Анджелес, где находится Лия, пока я улаживаю дела, как ближайшая родственница. Организация кремации моей матери — это не день на пляже. Сейчас я завидую Лии.

Домовладелец впускает меня в мамино жилье. Пахнет алкоголем, сигаретным дымом и кое-чем еще, о чем я не хочу думать. Одинокий зеленый диван будто явился из семидесятых. Это единственный диван, который у нее был с тех пор, как я себя помню. Грязная посуда горой громоздится в раковине, а мухи, воюющие за протухшую еду, вьются над разномастными мисками и тарелками.

— В спальне рвота, столешница прожжена сигаретами. Боюсь, я не смогу вернуть вам ее залог, — говорит домовладелец.

Я хмыкаю, но никак это не комментирую, и он оставляет меня одну в адской дыре с двумя спальнями. Здесь нечего собирать. Он хочет, чтобы я освободила это место, но я не трону ни единой чертовой вещи. Я ушла от нее не без причины. Проклятье, да я умчалась… в ее машине.

Вот несколько фото в пыльных рамах с треснувшим стеклом. Не задумываясь, беру одну из них и сую в сумочку. Прогулка по переулкам памяти состоится позже, потому что в данный момент мой завтрак готов вырваться наружу из-за окружающей меня вони. Быстро прохожу по каждой комнате, заглядывая в несколько ящиков и изо всех сил пытаясь не обращать внимания на пустые бутылки из-под водки, все еще валяющиеся на полу рядом с ее кроватью. Я ищу что-нибудь стоящее. Ничего нет.

Никаких реликвий.

Ничего, что принадлежало бы мне.

Никаких спрятанных денег или драгоценностей.

Ни капли сентиментальности в этом жилище.

По словам Брэда, она не пила целый год. Он сказал, что она отзывалась обо мне с гордостью. Я ему не верю. Думаю, он попал в неприятную ситуацию и просто сказал мне все, что, по его мнению, могло заманить меня сюда, чтобы разобраться с мертвым телом.

Тот факт, что словосочетание «мертвое тело» приходит на ум раньше, чем мама, или что-то более личное или милое, просто показывает, насколько она уничтожила нас еще задолго до своей смерти.

Не имея ничего, кроме фотографии в сумочке и предсказуемой картины в голове о последних днях ее жалкой жизни, выхожу из съемного жилья, запрыгиваю во взятую напрокат машину и удаляюсь от города Афины на максимально возможное расстояние.

Ужасная ли я дочь? Ужасный ли человек?

Я заплатила за ее кремацию, но не осталась забирать останки.

Я посетила ее квартиру, но не взяла ничего, кроме фотографии.

Прошло три дня с момента звонка о ее смерти, но я не пролила ни единой слезинки.

Да. Я определенно ужасный человек.

Когда доберусь до Атланты, то понятия не имею, что буду делать дальше. Билет я купила в один конец, потому что не знала, сколько времени потребуется, чтобы привести мамины дела в порядок… явно не так уж много, поскольку ее жизнь перед смертью была лишена порядка.

Покатавшись еще час, нахожу гостиницу и снимаю номер