Замышленный Олегом простенький плотик из трех-четырех связанных вместе бревен после корректировки кормчего превратился в сложное двухслойное (иначе вода по палубе гулять будет), двухвесельное (иначе рулить невозможно) сооружение длиной в пять саженей, в три сажени шириной, с шалашом от дождя и выдвижным килем совершенно непонятной ведуну конструкции для устойчивости. Соответственно и строительство вместо одного дня заняло целых пять. Причем если с деревом никаких проблем не возникло (свалили две ближайшие к берегу сосны, разрубили на бревна, скатили на гальку и все — сырая древесина тоже в воде не тонет, так чего лишнюю мороку разводить? — то вот с ивой возникла неожиданная напряженность. Канаты из прутьев сплетались в пять-шесть жил, ветки уходили в дело стремительно, а на большое судно и канатов требовалось много. Когда Олег видел прибрежные ивовые заросли с борта ладьи — они казались нескончаемыми. Но на деле кустарник оказался растущим относительно редко, а годных в работу ветвей в нем имелось мало. Изведя ближние заросли в первые два дня, ведун теперь уходил на поиски нужного материала за несколько верст, а один раз добрел до самой разбитой ладьи. Людей здесь видно не было, а потому он разделся и переплыл на противоположный берег.

Корабль лежал там, где его оставили. В наполовину раскрытом трюме плескалась вода. Доходила она человеку где-то до пояса, мертвых тел видно не было, а потому совесть ведуна несколько успокоилась. Веревок, к сожалению, на ладье не осталось — местные крохоборы, уходя, уволокли все, вплоть до старой парусины. Груз в трюме, впрочем, остался на месте — пропитавшаяся водой старая кошма, полинявшие ковры да размокшая старая обувь вряд ли представляли собой какую-то ценность.

Побродив еще немного по окрестным валунам и ничего больше не отыскав, ведун переплыл обратно — и обнаружил сидящую рядом с его вещами довольную Урсулу.

— Ты тут откуда, малышка?

— Я собирала грибы, господин… — Девочка дождалась, пока он оденется, и решительно взяла его за руку: — Пойдем.

— Куда?

— Идем, я нашла чудесное место…

Урсула потянула его за собой сквозь густой рябинник с изрядно поеденными листьями, мимо ровной череды кленов, прямо в заросли лещины. Орешник неожиданно оборвался ровной каменной площадкой, покрытой паутинкой трещин, из которых испуганно выглядывала крохотная травка. По ту сторону кустарника пространство закрывали с трех сторон близко подступающие скалы, поросшие сизоватым мхом.

— Правда, здесь здорово, господин! — закружилась невольница. — Здесь так хорошо!

На площадке и вправду было приятно: безветренно, невероятно тихо и тепло — теплее, чем в лесу. Во всяком случае, Олег после купания мерзнуть сразу перестал. Но что самое странное — в этой лакуне тихого воздуха не кружили злобные лесные комары, не жужжали мухи. Стрекотал кузнечик — и то не здесь, а за стеной кустарника.

Крестик на запястье слегка нагрелся. Но лишь слегка, поэтому Олег сильно не обеспокоился. За последнее время он встретил слишком много магии, чтобы удивиться еще одной чародейской отметке.

— Тебе здесь нравится, господин? — подкравшись сзади, спросила невольница.

— Да, — признался ведун.

— А ты помнишь, — зашла с другой стороны Урсула, — что ты должен исполнить мое желание?

— Это почему?

— Я спасла твою жизнь, господин! — возмутилась девочка. — Теперь ты должен исполнить мое желание!

— А ты забыла, что в последний день на ладье я тоже спас твою жизнь? Значит, ты тоже должна исполнить мое желание. Два желания взаимно уничтожаются.

— Нет, господин! — недовольно топнула ножкой Урсула. — Ты все равно должен выполнить мое желание! А потом я исполню твое.

— Хорошо, — улыбнулся Середин. — Говори, чего тебе хочется?

Урсула остановилась перед ним, расстегнула крючки курточки, кинула ее вниз, дернула завязку шаровар, уронила свои легенькие штанишки.

— Я понял, — кивнул Середин, — ты хочешь искупаться?

— Нет, — не приняла шутки рабыня, приблизилась к нему, едва не коснувшись его груди своими сосками, вскинула голову. — Нет, я хочу совсем другого…

— Перестань, — вздохнул ведун. — Ты еще слишком маленькая.

— А чтобы умереть, я не маленькая, господин? Все время я то чуть не умираю сама, то почти теряю тебя, господин. А вдруг мне перестанет везти, и я так и не узнаю, почему мужчины теряют разум из-за женщин, а женщины лишают себя жизни без мужчин… — Она стояла совсем рядом, жар ее тела ощущался Середины м даже сквозь ткань рубахи, а дыхание окутывало лицо колдовской страстью. — Я хочу узнать это от тебя, господин. Узнать от твоих ласковых рук, господин, от твоих губ, из твоих слов. Хочу узнать сейчас, а не тогда, когда меня схватят, как мешок овса, и поволокут на всеобщую похоть. Таково мое желание, господин. Боги берегут нас слишком долго. Разве можно столько испытывать их терпение?

— Ты зря боишься, малышка. Теперь у нас все будет хорошо. Завтра мы спустим плот и уплывем отсюда в тихую спокойную Русь. Больше ничего не случится.

— А я не желаю больше рисковать! Я хочу стать женщиной здесь и сейчас. Стать твоей женщиной!

«Великий Сварог, породитель наш, — вдруг мелькнуло у Олега в голове. — Кажется, совращение малолетних — это единственное преступление, которое я еще не совершал в этом году! Ей же еще шестнадцати нет. Или есть?»

— Есть, — ответила невольница.

— Ты прекрасна, как весна, и желанна, как глоток воды в летний полдень, малышка, — наклонился к ее лицу Середин. — Но от таких желаний случаются маленькие человечки. Выдержишь ли ты их рост в себе, моя тростинка, не сломаешься ли? Сможешь ли посвятить им жизнь?

— В этих человечках будет наша с тобой плоть и кровь, господин, — ловила она глазами его взгляд. — Если мы умрем, то не исчезнем, они останутся вместо нас. Когда они появятся, господин, — ее ладонь скользнула Олегу на затылок, потянула его к себе, — мы обретем бессмертие. Разве ты не хочешь стать бессмертным, человек?

Их губы наконец сомкнулись, и ведун, забыв про рассудок, крепко обхватил ее плечи, оторвался от розового ротика, начал целовать глаза, плечи, шею, подбородок, чтобы потом опять прильнуть к сладким, как мед, горячим, как огонь, пьянящим, как церковный кагор, губам.

— Тебе же жарко, господин, — напомнила, улучив миг свободы, невольница.

— Да, жарко, — спохватился ведун, отпустил ее, скинул рубаху, стащил, не развязывая узла, штаны вместе с сапогами. Попытался схватить рабыню — она рассмеялась, чуть отбежала. Позволила догнать себя, прикоснуться рукой, снова отбежала — но оказалась прижата к поросшей мхом скале и смирилась, сдалась поцелуям, ладоням, вскинула лицо, зажмурив глаза и счастливо смеясь.

Олег, готовый взорваться от желания, от бешеного нетерпения и страсти, чуть не вдавил ее в камень — но в последний миг вспомнил, что имеет дело с нетронутым цветком, скрутил нетерпение внутри себя в тугой жгут и, мысленно разрывая жертву в куски, опустился перед ней на колени, скользя губами по соскам, по холодному бархатистому животу, чуть подул в кудри под ним, провел по бедрам ладонями.