Придя домой, Хасан увидел испуганные и удивленные лица своих учеников. Он бросился на постель и, сжимая зубами подушку, чтобы не заплакать процедил:

— Будь проклята эта жизнь и тот, кто ее ведет!

В большую силу вошел Фадл ибн ар-Раби после того, как ему удалось уговорить Яхью ибн Абдаллаха покончить миром с Харуном. Высокий старик долго не мог оправится от обиды, нанесенной ему халифским шутом в присутствии самого повелителя правоверных и его приближенных, и затаился в горах Дейлема со своими сторонниками. Потом, уже через несколько месяцев, стали доходить вести о том, что по дорогам Дейлема на юг направляются подозрительные люди в грубых дерюгах и шерстяных одеждах. Начальник управления-барида Дейлема отправил в столицу одного из этих людей, у которого при обыске нашли подметное письмо с призывом помогать потомкам пророка. Под пыткой он сознался, что нес послание в Хорасан, а дал ему это письмо человек, которого он не знает, ему известно только, что он из людей Яхьи ибн Абдалаха.

Казалось бы, Хасану нет никакого дела до Яхьи — он не принадлежал к числу сторонников рода Али, которых называли алидами или шиитами, но все же чувствовал какую-то смутную зависть к этим людям, его все чаще тянуло отправиться в степь или горы. Но мешала привычка к городской жизни, хорошей еде, вину и, главное, друзьям и ученики. С тех пор как Хасан стал «надимом» Рашида, у него прибавилось учеников, появились собственные «рави» — люди, которые заучивали его сочинения и разносили среди знати и простого люда. Больше не приходилось самому ходить в дома богатых горожан, чтобы увеселять их стихами о вине — это делали ученики и равии. Хасан теперь и не принимал подобных приглашений и был очень доволен, что удается избежать участия в пирушках купцов — это всегда было тягостным для него.

Успех пришел неожиданно. Только теперь Хасан, избавленный от забот о куске лепешки, мог отдохнуть, записать те строки, которые ему больше всего нравились, работать более тщательно, не торопясь. И только теперь он понял, как много сделал. Иногда кто-нибудь из его учеников говорил ему стихи, которые давно им забылись; Хасан даже не мог вспомнить, когда он сочинил их, по какому поводу. Но они распространялись среди людей, и их становилось все больше. Иногда ему казалось, что автор кто-то другой, и действительно, люди часто передавали стихи Хали или даже Муслима как сложенные Абу Нувасом.

Абу Хиффан уже стал поговаривать о том, что надо составить диван, но Хасан не торопился, да и Фадл не советовал ему делать это:

— Твои соперники подумают, что ты хочешь еще больше выделиться, — говорил он. — Погоди, ты сложишь еще немало строк.

Хасан много времени проводил с Фадлом. Казалось, вернулась их былая дружба. Поэта, как и раньше, восхищала спокойная властность его покровителя, умевшего держаться в тени, и, не навязываясь, мягко диктовать свою волю. Он заметил, что даже Харун, позволявший себе грубые выходки с самыми близкими к нему людьми, был очень сдержан с Фадлом, как будто побаивался его.

А тот, казалось, отдыхал в обществе Хасана. Он часто просил его прочесть стихи какого-нибудь древнего или нового поэта, и превозносил друга, хранившего в памяти все известные до нинешнего времени стихи.

Как-то Фадл пригласил вместе с Хасаном аль-Асмаи, и тот долго спрашивал Хасана, будто проверял его начитанность и память. В конце вечера старик прослезился и обнял Хасана, призывая на него благословение Божие.

— Если бы не твое небрежение в делах веры, не распутство и не злой язык, — торжественно сказал он, — поистине, ты был бы украшением нашего времени.

Хасан молча пожал плечами — он и не хочет стать украшением, его единственное желание — пожить спокойно, в достатке, изучить досконально тех древних поэтов, которые ему еще не знакомы, прочесть переводы сочинений древних, — а их становилось все больше, найти и проштудировать книги по философии…

Придя однажды к Фадлу, Хасан узнал, что тот срочно выехал в Дейлем по приказу халифа. Его управитель, хорошо знавший Хасана, вышел к нему и, проведя в покои, шепнул:

— Господин выехал для того, чтобы вручить грамоту повелителя правоверных Яхье ибн Абладдаху, главе мятежников. Ведь смута, несмотря на слова о примирении, разрастается и начинает угрожать власти. Если пожелает Аллах, Яхья примет прощение-аман, который везет с собой мой господин, и прибудет в столицу.

Управитель приказал приготовить лучшее угощение, и они провели вечер за вином, чувствуя себя свободнее в отсутствие Фадла.

После этого Хасана несколько дней не покидал смутная тревога. Каждую ночь его мучил один и тот же кошмар.

Фадл едет на белом коне по узкой долине. Вдруг конь падает, откуда-то сверху спрыгивают люди в высоких меховых шапках. Они хватают Фадла, душат его железными крюками.

Хасан просыпался в холодном поту, кричал во сне. Однажды на шум прибежала испуганная Нарджис.

— Что с тобой, господин мой? — шептала она, широко открыв глаза.

— Мне снился плохой сон, — нехотя ответил Хасан, вытирая пот со лба.

— Господин мой, расскажи мне, я умею толковать сны. Моя мать была ливийка, в ее племени самые лучшие колдуны и гадатели.

— Что ты сможешь истолковать в таком сне? — усмехнулся он, но все же рассказал Нарджис. Она серьезно задумалась, нахмурив тонкие брови, и сказала:

— Господин, это совсем не плохой сон, ибо долина знаменует долгую жизнь, а белый конь — удачу.

— Ну, а дикари в меховых колпаках? — засмеялся Хасан, которого, хоть он и не хотел признаваться себе в этом, успокоили слова невольницы.

Нарджис снова задумалась, потом нерешительно произнесла:

— Не знаю, господин, кажется в книгах о таком не говорилось.

Хасан внимательно оглядел девочку. Смуглая и худенькая, с большими серебряными глазами, он вдруг живо напомнила ему Джинан. Он обнял ее и посадил рядом с собой. Нарджис не отстранилась, и когда он сжал ее крепче, вдруг обхватила его руками за шею и поцеловала:

— Я люблю тебя, господин мой, — прошептала она, закрыв глаза…

Когда она уходила к себе, Хасан сказал:

— Ты придешь ко мне снова, только когда я скажу, не раньше.

Нарджис вздохнула и вышла, а Хасан заснул и больше не видел снов. На следующий день он заметил, что Лулу смотрит на него исподлобья и отвечает коротко, обиженным голосом. Хасану наконец надоело это, и он сказал:

— Послушай, желторотый, твоя Нарджис не понравилась мне, она слишком молода и глупа, да и тоща к тому же. Ты гораздо лучше. Сегодня ты придешь ко мне вместо нее.

Лулу испуганно посмотрел на него:

— Слушаюсь, господин мой!

— Я пошутил, ты не нужен мне, — прервал его Хасан, — лучше сходи на рынок, а потом отправляйся во дворец Фадла ар-Раби, скажи, что ты от меня и узнай, когда должен вернуться господин.