Но моя мама не знала об этом. И я уж точно не собиралась делиться с ней этой информацией.

И, несмотря на то что мы обе были в состоянии глубокой депрессии, моя жизнь с мамой была на удивление приятной.

Как только она достаточно пришла в себя, она вернулась на работу. Но она наполовину сократила свои обязанности. Она непременно приезжала домой к обеду и делала нам сэндвичи и фруктовые напитки. А за ужин отвечала я, но по большей части мы просто заказывали еду из ближайшего итальянского ресторанчика. После ужина, почти каждый вечер, мы разгадывали кроссворды, потягивали вино и краем уха слушали новости.

Мы обе были несчастны и благодарны друг другу за поддержку.

Но, конечно, мне было тяжело, как я и ожидала.

Мне было тяжело находиться в этом доме искалеченной версией меня прежней. Мне было тяжело постоянно сравнивать прошлое с настоящим. Мне было тяжело смотреть на мою старую одежду, туфли, разные сувениры, фотоальбомы, ролики, не говоря уже о стопке дневников с моими представлениями о том, какой будет моя жизнь. Я каждую минуту представляла, как это было – как я могла ходить, бегать, прыгать, играть в классики, кататься на велосипеде и бросать мяч в корзину. И даже делать такие обыденные каждодневные вещи, как выходить из дома. Было тяжело не сожалеть о том, что я потеряла. Не сожалеть о возможностях, которые я воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Не сожалеть о времени, которое я так бездумно теряла.

Я не стану лгать. Все, что происходило в больнице до моей выписки, было самой легкой частью моей теперешней жизни.

Все, что происходило в больнице, казалось мне не совсем реальным, пока я не вышла оттуда.

Без Кит, без Прайи, без Нины и – о’кей, хорошо, даже без Яна – у меня не осталось никого, кто помог бы мне не пойти ко дну.

И я пошла ко дну.

Я прошла через долгий, мучительный период отчаяния, в котором присутствовали горечь, злость, уныние, ярость, жалость к себе, страх, тоска и одиночество. Обычно я чувствовала это все одновременно. Меня мучила бессонница, я часто впадала в ярость, меня охватывала паника, и у меня появилось новое увлечение – бросать на пол тарелки. На самом деле, после того как я случайно уронила и разбила мамино любимое блюдце, я так взбесилась, что вытащила из шкафа целую стопку этих блюдец, выкатилась из дома и разбила их на подъездной аллее.

А потом я сидела у порога дома и горько плакала, пока мама не вернулась с работы и не застала меня за этим занятием.

Она должна была бы накричать на меня. Но угадайте, что она сделала вместо этого?

Она отправилась на кухню и принесла еще стопку тарелок, которые тут же разбила.

А в этот уик-энд она отправилась в магазин и привезла целые ящики не пользующейся спросом посуды, которую мы могли разбивать, когда у нас возникнет такое желание. И мы даже не убирали осколки с дорожки. Просто оставляли их лежать там, как мозаичную дань этому сумасшедшему городу.

– На самом деле, это смотрится очень мило, – сказала мама однажды.

И это действительно было так.

Много лет назад я смотрела в Интернете видео, снятое камерой наблюдения. Несколько ребятишек играли на берегу там, где им быть не полагалось. Начался прилив, и большая волна подхватила троих из них и утащила за собой. Берег был пологим, и там было неглубоко, так что, наблюдая за ними, все ожидали, что они встанут на ноги и побегут назад. Но волны были такими сильными, что дети никак не могли подняться на ноги. Их уносило в море, а потом снова прибивало к берегу. Они пытались встать, а затем снова падали в воду. Они поднимали головы, чтобы глотнуть воздуха, а волны снова накрывали их. Они пытались добраться до берега, но возвращавшаяся волна отбрасывала их назад. И все думали: «Эти малыши утонут в пяти футах от берега». И даже если все знали, что они не утонут – потому что видео называлось «Чудо выживания», – все были уверены, что они все равно утонут.

И то же самое происходило со мной в первые месяцы после того, как я выписалась из больницы. Я чувствовала себя этими тремя детишками. Чудо выживания – но в то же время я все равно тонула.

Например, мои старые друзья хотели увидеться со мной, но мне не хотелось встречаться с ними. Они хотели «собраться вместе» и «перекусить» или «попить кофе».

Зачем мне было встречаться с ними? Я боялась увидеть жалость на их лицах и услышать от них слова утешения. Меня пугало их сочувствие. И я опасалась реакции всех моих подруг, которые знали, что Чип разрушил мою жизнь, а потом исчез. Я не собиралась терпеть, пока они будут злорадствовать.

Мама прочитала статью о том, как важно «таким людям, как я» оставаться на связи. Она даже попыталась убедить меня позволить ей организовать встречу в спа-салоне с моими подружками по несчастью.

– Там будет весело, – говорила она. – Мы сделаем тебе новую прическу. Маникюр и педикюр. И ты будешь чувствовать себя отлично.

– Я никогда не чувствую себя отлично, мама, – сказала я. – Такое чувство мне теперь неведомо.

Я старалась бороться со своим унынием, но безрезультатно. Я пыталась выйти из дома, но останавливалась у двери. Я старалась радоваться тому, что у меня есть, но даже это приводило меня в бешенство. И так продолжалось долгие месяцы. Никаких изменений. Я не собиралась пропускать то, что происходило со мной в это время. Но мне нечего сказать. Я просыпалась по утрам. Злилась. Избегала встреч с людьми. Била посуду. А на следующий день все повторялось снова.

А потом, в конце лета, Кит прилетела домой, чтобы провести с нами уик-энд.

Да, бойфренд Кит, Усы, привел ее салон красоты в полный упадок. Да, когда она вернулась в Нью-Йорк, все обстояло гораздо хуже, чем она опасалась. Как выяснилось, он не испытывал интереса к утомительным ежедневным делам, таким, как мытье полов, вынос мусора или запись клиентов в журнал. Когда Кит вернулась, она столкнулась с рассерженными клиентами, недовольными служащими и нашествием тараканов.

Мы с ней не общались ежедневно по телефону, как она обещала, хотя она находила время звонить каждый день нашей маме.

Это было хорошо. Мама больше нуждалась в ней.

– Если ты будешь заходить на мою страничку в Инстаграме, – сказала Кит, – нам незачем будет разговаривать по телефону.

– Но это не одно и то же.

Китти больше нас общалась с папой, так что неожиданно им с мамой было о чем поговорить. И им также нужно было наверстать упущенное за все те годы обид, недопониманий, разочарований и взаимных обвинений. Но я должна была отдать им должное. Они предпочли не замалчивать все эти накопившиеся между ними проблемы и не стали делать вид, что теперь все в порядке. Они устроили настоящую разборку. Они спорили, не соглашались друг с другом, обменивались мнениями о своей жизни и о жизни всех окружающих.

Когда мы с ней все же разговаривали, Кит очень интересовалась моим здоровьем, моим прогрессом, моей ежедневной рутиной. Она задавала бесчисленные вопросы, иногда так много, что нам некогда было поговорить о ней самой. Она спрашивала, как я себя чувствую, как забочусь о себе. Она начала присылать мне статьи о здоровье позвоночника, о восстановлении его функций, о реабилитации в домашних условиях, о функциональной электронной стимуляции и нейрогенезе. Это были серьезные научные статьи, сильно отличающиеся от попсовой психологии, с которой мы начинали.