Она писала Эгнис регулярно, каждую неделю, и та иногда присылала ей во вложенном в конверт письме пару долларов. Ей удалось скопить пятнадцать долларов, которые она хранила в своем кошельке из крокодиловой кожи: его подарил Тони, когда они только приехали в Гавану. Однажды он, заглянув в кошелек, вытащил из него все деньги и сам пошел на вечеринку. Она так расстроилась, что даже не стала бранить его, когда он вернулся после вечера, проведенного в каком-то вертепе, с черными кругами под глазами. Ей тогда было так плохо, что не хотелось зря портить себе нервы.

Когда начинались предродовые схватки, никто даже не подумал, чтобы отвезти ее в больницу. Старухи сказали, что они прекрасно знают, что делать, и две сестры милосердия в больших белых наколках стали таскать туда-сюда тазы и кувшины с горячей водой. Такая суета царила весь день, всю ночь, и еще часть следующего дня. Она была уверена, что непременно умрет. В конце концов она так громко кричала, звала доктора, что они куда-то пошли и привели к ней какого-то старика с желтыми, узловатыми от ревматизма руками, с бородкой, желтой от табака. Они сказали ей, что он доктор и все сделает.

Осмотрев ее, тот заявил, что все в порядке, что все идет нормально, а две старухи стояли рядом, широко улыбаясь и покачивая головами. У врача на ленточке висели очки в золотой оправе, они то и дело спадали с его длинного носа. Но боли вскоре возобновились, и теперь она вообще ничего больше не чувствовала, кроме сильной постоянной боли.

После того как все закончилось, она лежала на кровати, ужасно ослабев, чувствуя, что обязательно вот-вот умрет. Они принесли ребенка, чтобы она посмотрела на него, но она не могла даже взглянуть на свое дитя, такой была разбитой и обессиленной. На следующее утро, когда она проснулась, то услыхала, что кто-то плачет рядом с ней, но никак не могла вспомнить, кто это. Не могла даже повернуть к ребенку голову. Старухи горестно покачивали головами, но ей было теперь все равно и она не интересовалась, в чем дело. Старухи сказали ей, что она не сможет сама кормить ребенка и придется прибегнуть к бутылочке. Ей было абсолютно все равно.

Пару дней ужасная усталость не проходила. Она выпила немного апельсинового сока, горячего молока. Наконец, смогла поднимать голову и, опершись на руку, смотреть на ребенка, когда его приносили к ней. Она была такая маленькая, совсем крохотная, такая ужасно маленькая девочка. У нее было какое-то сморщенное, старческое личико, как у обезьянки. К тому же у нее что-то происходило с глазами.

Она попросила снова послать за доктором, и он с торжественным, самодовольным видом сидел на краешке постели и все время вытирал, вытирал свои очки большим и чистым носовым платком. Он все время называл ее маленькой «ниньой» и в конце концов сообщил ей, что девочка слепа, что у ее мужа тайная болезнь и что ей тоже нужно лечь в клинику на лечение, как только почувствует себя получше. Она не заплакала и ничего ему не сказала, просто лежала молча, глядя на него, чувствуя, Какие горячие у нее глаза и какие ледяные руки и ноги. Она не хотела, чтобы он так быстро ушел от нее. Только об этом и могла думать. Она попросила его рассказать ей все об этой болезни, какое требуется лечение, и только ради того, чтобы он не уходил, не оставил ее одну, притворялась, что не понимает его испанский.

Через пару дней старухи, набросив на плечи свои самые лучшие черные шелковые шали, понесли девочку в церковь крестить. Ее маленькое личико в кружевном чепце было ужасно синим. К вечеру оно почернело. Утром девочка умерла. Тони горько плакал, а старухи держались. Им пришлось ухлопать кучу денег на маленький белый гробик с серебряными ручками, на похоронную повозку и на священника для похорон. Пришли сестры милосердия и молились, стоя у ее кровати. Позже пришел и священник, который разговаривал со старухами прекрасным трагедийным голосом, точно таким, как у Фрэнка, когда он выходил утром в халате. Марго тихо лежала в постели, надеясь, что и она тоже умрет вслед за своей девочкой, закрыв глаза, плотно сжав тонкие губы. Кто бы ни обращался к ней, она не отвечала и не открывала глаза.

Когда ей стало легче и она могла сидеть в кровати, она не пошла лечиться в клинику, как Тони. Она не разговаривала ни с ним, ни со старухами. Делала вид, что не понимает, что они говорят. Мама лишь злобно поглядывала на нее, качала головой и говорила «лока», то есть сумасшедшая.

Марго писала отчаянные письма Эгнис: ради всего святого, пусть раздобудет для нее где-нибудь пятьдесят долларов, чтобы она смогла вернуться домой. Этой суммы вполне достаточно, чтобы добраться до Флориды. Там она устроится на работу. Ей все равно, где работать, кем устроиться, главное – это вернуться домой, вернуться во что бы то ни стало. Тони превратился в настоящего бродягу. И ей нечего делать здесь, в Гаване. Ей здесь очень не нравится. Она ни словом не обмолвилась о своем ребенке и о том, что сама больна.

Однажды в голове у нее возникла мысль: ведь она американская гражданка, разве не так? В таком случае нужно пойти к консулу, спросить, не смогли бы они отправить ее домой. Только через несколько недель ей удалось улизнуть из дома без сопровождения старух.

Надев свое лучшее платье, она отправилась в американское консульство, но двери его оказались закрытыми. Какое невезение! Во второй раз она встала с утра пораньше, когда все старушки гурьбой отправились на рынок за покупками, и ей удалось застать там клерка, какого-то белобрысого американца, выпускника колледжа. Боже, какое все же удовольствие разговаривать на своем родном языке с соотечественником!

По его глазам она сразу заметила, что произвела на него сногсшибательное впечатление – такая красотка, хоть куда! Он ей тоже сразу понравился, но она и виду не подала. Она объяснила ему, что больна, что ей позарез нужно как можно скорее вернуться в Соединенные Штаты, что прибыла сюда она обманным путем, так как ей пообещали работу в Альхамбре.

– Альхамбра, – задумчиво повторил за ней клерк. – Черт возьми, это не место для таких порядочных девушек, как вы.

– Да, вы правы, – согласилась она.

Его звали Джордж. Он сказал, что если она вышла замуж за кубинца, то он помочь ничем не сможет, так как она утратила свое американское гражданство, заключив брак с иностранцем. Ну а если они, по сути дела, не женаты? Нет, она не похожа на обманщицу, снова повторил он. Она начала что-то неразборчиво бормотать в ответ, говорила, что ей наплевать на то, какая она девушка, порядочная или непорядочная, ей нужно только одно – поскорее вернуться домой. Он попросил прийти еще раз, они в консульстве посмотрят, что можно для нее сделать. Не хотела бы она попить с ним чайку в «Майами» сегодня днем?

Она согласилась прийти к нему на свидание, а сама побежала поскорее домой. Сейчас ей было так хорошо, как еще никогда не бывало. Оказавшись у себя в алькове, она вытащила из чемодана свое свидетельство о браке и разорвала на мелкие клочки, выкинула их в старый грязный унитаз желтого цвета в уборной в глубине дворика. На сей раз ручка спуска сработала, и все клочки ненавистной, постоянно напоминавшей о себе бумаги исчезли в канализации.

Днем она получила письмо от Эгнис с чеком на пятьдесят долларов, выписанным «Нейшнл Сити бэнк». Она так разволновалась, что, казалось, сердце ее остановилось, больше не бьется в груди. Тони дома не было – он наверняка где-то шатается, пристает к девицам вместе со своим сахарным брокером. Приколов булавкой к подушке записку ему, чтобы он ее нигде напрасно не искал, она незаметно выбежала из дома. Правда, пришлось подождать, покуда старушки угомонятся и задремлют, как обычно, в час наступившей сиесты.