Теперешнее вторжение носило совсем другой характер. Передать словами ощущения, испытываемые Яной, девушка не смогла бы. Наиболее близкие ассоциации у нее вызвал секс, но там, даже с самым ласковым и опытным любовником, все происходило гораздо грубее и проще.

«Что это? Кто ты?» — закрыв глаза, мысленно спросила Коваленкова, пытаясь представить себе наползающую на нее бесформенную массу в виде чего-то понятного и не страшного.

«Я — это ты. А ты — это я!» — ответ пришел далеким эхом, еле слышный, на грани понимания.

«Ты — женщина?» — снова спросила Яна.

«Я — это ты. Конечно, мы — женщины», — прошелестело сквозь мягкие коричневые пятна, возникающие перед внутренним взором девушки.

«Зачем ты здесь?»

«Я стану тобой, а ты — мной. Так суждено. Так будет хорошо. Не бойся!» — неведомый голос несколько окреп, теперь Яна разбирала слова без труда. А еще она уловила интонацию и поняла — с ней действительно говорит какая-то женщина.

«Я не хочу становиться кем бы то ни было! Я — это я!» — продолжила девушка бессловесный, немой диалог.

«Ты все поймешь потом… Смотри…» — прошептала неведомая Янина визави.

И сразу исчезли коричневые пятна. Яна увидела себя в удивительном храме. Золотая византийность православия соседствовала здесь с космической устремленностью готики, а причудливость барочных орнаментов дополнял искусный декор античных колонн и карнизов.

Мягкий витражный свет цветными пятнами отражался от витых семисвечников, играл на полированном камне капителей, дробился в золотых окладах и самоцветных каменьях темных икон. Почему-то вспомнились стихи Блока:

И голос был сладок,

И луч был тонок.

И только высоко,

У Царских Врат,

Причастный тайнам,

Плакал ребенок

О том, что никто

Не придет назад…

И едва только Яна услышала, почувствовала, прожила эти строчки, как в тишине зазвучал голос. Но это отнюдь не был голос ребенка. В загадочном полумраке самого эклектичного в мире храма мощно и звонко разлилось:

…Недавно гостила в чудесной стране.

Там плещутся рифы в янтарной волне.

В тенистых садах там застыли века.

И цвета фламинго плывут облака.

В холмах изумрудных сверкает река,

Как сказка прекрасна, как сон глубока,

И хочется ей до блестящей луны

Достать золотистою пеной волны.

Меня ты поймешь.

Лучше страны не найдешь!

Меня ты поймешь.

Лучше страны не найдешь!

«Я все-таки схожу с ума…» — отрешенно подумала Яна и вдруг поняла, что плачет. Неповторимый, удивительный агузаровский голос высек из Яниной души искры, и они обожгли девушку, затронув самые сокровенные струны ее сущности, ее «я».

Всхлипывая, как маленькая девочка, Яна свернулась калачиком и вскоре уснула. И еще засыпая, она знала — та, что приходила к ней, сделала подарок: на этот раз ни сны, ни тревожные мысли Яне не помешают…

…«Леталка» снижалась. Яна поняла это, ощутив, как у нее закладывает уши. В какой-то момент воздушное судно настолько ускорилось, что тело девушки буквально потеряло вес, в ногах начало покалывать, а к горлу подкатило.

Впрочем, минуты через три-четыре «леталка» замерла, и все неприятные ощущения прекратились. Яна села на кровати, кое-как привела в порядок волосы, и тут бесшумно открылась дверь.

На пороге каюты возникли улыбающийся Рыков в темной кожаной куртке, знакомый Яне стюард в строгом пальто и все тот же худощавый молчун с зажмуренными глазами, задрапированный в покрывало.

— Здравствуйте, дорогая Яночка, — депутат прямо-таки искрился положительными эмоциями. Его бритая голова покрылась едва заметной темной щетиной, от чего он стал похож на солдата-первогодка.

— Зд-р-вей-в-дали! — хмыкнула Коваленкова и сложила руки на груди, демонстративно поджав губы.

— Вот и подошло к концу наше увлекательное путешествие, — не обращая внимания на подчеркнуто суровый вид девушки, Рыков вошел в каюту, тронул Яну за локоть: — Сейчас мы покинем нашего небесного орла и поедем кататься на машине…

— П-послушайте! — Коваленкова резко повернулась к Рыкову. — Во-первых — я никуда с вами не поеду! Во-вторых, вы удерживаете меня здесь незаконно, в третьих…

Не закончив своей гневной тирады, она так и застыла с открытым ртом, поперхнувшись словами, и ее большие синие глаза расширились от ужаса. Яна увидела, как узкие бледные губы молчаливого спутника Рыкова приоткрылись, и оттуда на девушку уставился настоящий, живой человеческий глаз!

— Ну, вот видите, не нужно волноваться! — усмехнулся хозяин воздушного судна. — С Константином, это мой референт и ординарец в одном флаконе, ха-ха, вы уже знакомы, а это… — Рыков кивнул на худого монстра с глазом во рту: — Наш друг. Не пугайтесь его необычной внешности — у каждого свои недостатки.

— У меня нет недоштатков, Губивец! — прошипел правый глаз Лиха, и Яна, ойкнув, зажала ладошкой рот. Ей пришлось до крови прикусить губу, чтобы не потерять сознание. Глаз во рту — это еще куда ни шло, а вот когда под веками оказываются зубы и красный острый язычок…

Стюард-ординарец Константин протянул Яне ее куртку, а когда девушка оделась, неожиданно застегнул на правом запястье наручник. Второй браслет оказался защелкнут на его руке.

— Таким образом Костя, который будет сопровождать вас, Яночка, сможет угадать любое ваше желание, даже не высказанное вслух! — вновь расплылся в улыбке Рыков. Яна в ответ стиснула зубы, отвернувшись.

Через мгновение депутат посерьезнел и скомандовал в крохотный микрофон, торчащий из-за воротника куртки:

— Дехтярь! Встречайте нас в Мамонтовке, возле моста через Учу. Нас четверо, машину подбери сам, но мы должны уместиться в ней максимально просторно. Все, через полчаса будем на месте…

Шагая рядом с рослым Константином по коридору «леталки», Яна смотрела в широкую спину впереди идущего Рыкова, и в душе ее росла твердая уверенность — недалек тот час, когда она с наслаждением врежет по его притворно-слащавой физиономии…

* * *

Раскуроченный «Троллер» с выбитыми стеклами застыл на обочине Горьковского шоссе перед мостом через железную дорогу. Впереди, в сером мареве наступающего дня, сплошной желтой полосой светились огни Московской кольцевой дороги.

Илья, привалившись к желтому капоту джипа, курил третью сигарету подряд, невидяще глядя себе под ноги на грязный асфальт.

Удбурд бросил его, едва только надсадно воющая машина выскочила из мутной каши иного измерения и заглохла. У «Троллера» банально кончилось горючее, и коварный Пастырь, подхватив мешок с марвелами, добытыми у погибших коллег, не говоря ни слова, растворился в рассветных сумерках.