Но в тот самый момент, когда вдове официально объявили о решении, произошло нечто странное. Одна из служанок вдруг упала и забилась в конвульсиях. Когда судороги закончились, она встала и попросила позвать чиновников, объявивших волю управляющего делами сёгуна, а также тех, кто составлял ближний круг помощников покойного господина Номото.

Когда все собрались, она стала говорить:

– Послушайте меня! Не думайте, что с вами разговаривает девушка-служанка. Нет! С вами говорю я – Номото Ядзиэмон, обращаясь к вам из царства мертвых! В горе и в гневе вернулся я из мира теней – и эти гнев и горе вызвали у меня те, на кого я тщетно уповал! О вы, гнусные и неблагодарные мои помощники! Как вы могли забыть о той благосклонности, что я неизменно к вам испытывал? И вместо благодарности вы решили опозорить мое имя и лишить мою семью имущества! Сейчас – в моем присутствии – возьмите бухгалтерские книги у меня в канцелярии, а также те, что находятся у меня в доме, и сравните их с книгами Мэцукэ[73], и вы все увидите сами!

Едва девушка начала говорить, как все присутствовавшие замерли в изумлении и замешательстве – настолько голос ее, его тембр и интонации, походил на голос покойного Номото. Лица чиновников, виновных в преступлении, смертельно побледнели. А те, кто был послан из столицы объявить указ сёгуна, напротив, изъявили желание немедленно проверить слова, сказанные девушкой. Тут же принесли книги Мэцукэ, а следом документы из канцелярии и домашние бухгалтерские книги. Все это выставили перед девушкой. Она раскрыла и принялась изучать их, выписывая итоговые цифры, сверяя их и тут же обнаруживая ошибки, приписки и намеренные искажения. И когда она писала, все видели, что почерк у нее совершенно совпадает с почерком покойного Номото.

Анализ счетов, проведенный ею, убедительно показал, что за время правления умершего губернатора не только не осталось долгов, но, напротив, доходы изрядно превысили расходы. Так вина злоумышленников была полностью доказана.

И вот, когда все счета были проверены и все итоговые цифры выведены, девушка сказала голосом Номото Ядзиэмона:

– Вот теперь все сделано. И ничего более этого сделать я уже не могу. Потому настало мне время удалиться туда, откуда я пришел.

Закончив свою речь, она упала без чувств и немедленно заснула глубоким сном; и сон ее был беспробудным; и проспала она – бесчувственная, как мертвец, – два дня и две ночи. А когда проснулась, и голос ее, и манеры, и поведение были присущи ее полу, возрасту и положению. И совсем ничего не помнила она о том, что делала и говорила, когда в нее вселился призрак ее господина.

Отчет о происшествии был отправлен управляющему делами сёгуна; в связи с открывшимися обстоятельствами тот не только отозвал ранее объявленный указ, но и наградил вдову и семью покойного дайкана. А о заслугах и честности Номото Ядзиэмона стало известно повсеместно. Род покойного губернатора процветал долгие годы после его смерти и возвысился. А преступные чиновники понесли наказание – такое, какое они и заслужили.

В Нагоси, что в провинции Тоса, жила молодая женщина по имени О-Камэ́. Родом она происходила из богатой семьи и была счастлива в замужестве – очень любила своего мужа, которого звали Хатиэмон. Оба были молоды – ей сравнялось двадцать два, а супругу – двадцать пять лет. Любовь О-Камэ́ была столь велика, что люди полагали, при этом она должна быть ревнива. Но ее муж никогда не давал даже малейшего повода для ревности; более того, совершенно точно известно, что они никогда не ссорились.

Увы, здоровье у О-Камэ́ было слабым. Двух лет она не прожила в браке, как заболела. Болезнь эта часто поражала местных жителей, но даже лучшие доктора не знали, как ее лечить. Заболевшие не могли ни есть, ни пить; они становились сонными и вялыми, их мучили странные фантазии. Несмотря на постоянный уход, О-Камэ́ слабела день ото дня, и вскоре даже ей стало ясно, что она умирает.

Тогда она призвала мужа и сказала ему:

– Не могу выразить, как я признательна вам за то, что даже в скорбные дни болезни вы ни разу не выказали недовольства – ни словом, ни жестом. Воистину нет человека лучше вас! Но от осознания этого мне еще труднее будет уйти… Только подумайте – мне нет еще и двадцати пяти, но я должна умереть!.. Нет-нет! – бессмысленно говорить мне о том, что нельзя отчаиваться, нужно надеяться… Даже лучшие китайские врачи ничем не могут мне помочь. Говорят, что я могу прожить еще несколько месяцев, но, когда сегодня утром я взглянула в зеркало и увидела отражение своего лица, я поняла, что умру сегодня – да-да, именно сегодня. И потому я послала за вами. Есть у меня просьба, и я хочу, чтобы вы обещали мне исполнить ее – тогда я умру счастливой.

– Только скажите мне, чего вы хотите, и, если это в человеческих силах, я с радостью исполню ваше желание, – так говорил ее супруг.

Но она отвечала:

– Нет-нет! – едва ли вас обрадует мое желание – ведь вы так молоды! Это так трудно – очень-очень трудно! – даже вымолвить, а не то что попросить… Но желание это страстно – оно горит огнем в моей груди!.. Я должна сказать это, пока не умерла… Мой дорогой, мой любимый! После моей смерти рано или поздно, но ваши родители захотят, чтобы вы взяли в жены другую женщину… Обещайте мне – вы же можете пообещать мне? – не жениться снова…

– Только и всего? – воскликнул ее супруг. – Если это все, о чем вы хотели попросить, я обещаю вам исполнить просьбу. Клянусь сердцем, что никакая женщина никогда не займет вашего места!

– О! Какое счастье! – воскликнула О-Камэ́, приподнявшись на ложе. – Как радостно знать это!

С этими словами она упала навзничь и умерла.

Но теперь, после смерти жены, и здоровье самого Хатиэмона пошатнулось. Поначалу прискорбные изменения в его внешнем виде приписали горю, которое он испытывал после смерти жены.

Между собой односельчане даже говорили:

– Смотри-ка, как сильно он ее, должно быть, любил! Видишь, как переживает – совсем с лица спал!..

Но проходили дни, недели складывались в месяцы, а он, вместо того чтобы оправиться, все бледнел и слабел, пока наконец совсем не высох, и стал больше походить на призрака, нежели на живого человека. Тогда люди начали подозревать, что горе, как бы глубоко оно ни было, не могло стать источником таких разительных перемен у совсем молодого еще человека.

Обратились к докторам, и те заявили, что у него нет никакой болезни. Во всяком случае, им такое заболевание неизвестно. Однако состояние молодого человека говорило о том, что он недужен. Врачи предположили, что причина кроется не в теле, а в душе. Но напрасно родители расспрашивали его – он отвечал, что у него нет иных причин для горя, кроме тех, о которых они знали. Они советовали ему жениться снова, но он отвечал: