Был только август, меня же снарядили по-зимнему. Жара не должна была длиться вечно!.. И все же, именно в тот момент, было очень жарко! Нужно было лишь немного переждать! А холодам не будет видно конца!.. Плохая погода!.. Пока же я похожу так, если не задохнусь окончательно… Можно взять куртку под мышку!.. А перед тем как позвонить, я ее надену… Вот и все!..

Моя мать не сказала, в какую сумму обойдется нам мое снаряжение… Это было баснословно по сравнению с нашими средствами… Мы выскребли все со дна ящиков… Напрасно она старалась, ломала себе голову, тряслась в поездах в Везине, еще дальше, в Нейли, в Шату, торговала целыми днями, увозя туда все свое барахло, весь наименее привлекательный залежалый товар… И по самым низким ценам она ничего не могла продать… Ей все время не хватало до нужной суммы… Это было неразрешимо! Все время не хватало то 20 франков, то 25 или 35. И плюс еще налоги, которые начислялись без остановки, и плату приходилось задерживать на два месяца… Замкнутый круг!.. Она ни о чем не говорила отцу… Пыталась комбинировать… Она отдала мамаше Оргон Гюстав, грязной старьевщице с улицы Абукир, пять хороших акварелей отца… лучших, по правде говоря, за четверть обычной суммы. Само собой разумеется, «по договоренности»… Чтобы набрать нужную сумму, она шла на самые хитроумные уловки… Она ничего не хотела брать в кредит… После нескольких недель стараний, ухищрений и попрошайничества я был, наконец, одет, я просто пылал, так мне было жарко, но зато я был одет добротно… Когда я увидел себя облаченным во все новое, я немного растерялся! Черт побери! Это производило смешное впечатление! Желание работать у меня еще оставалось, но меня одолевали сомнения… Может, я просто слишком потел в этом зимнем наряде? Я был, как походная печка…

Я действительно совсем не чувствовал себя ни гордым, ни счастливым… Наверное, из-за перспективы сразу же идти приставать к хозяевам… и нести всякий бред! А стоило мне представить, как потом я целыми днями буду находиться взаперти у них в доме, меня просто выворачивало. В этой блядской Англии я отвык сидеть в заточении… Нужно было заново привыкать! Но только мне не очень хотелось! Едва я видел возможного хозяина, у меня ноги подгибались! Слова застревали в горле. Я еще только шел по улице, а меня уже заранее мутило… Дощечки с именами плавились от жары… Было 39,2!

Все, что говорили мои предки, в общем, было довольно убедительно… Настал решающий момент, нужно приложить максимум усилий… поймать счастье… и устроить свою Судьбу… Теперь или никогда я должен был найти хозяина… Все это было прекрасно… Главное, очень возвышенно… Я напрасно снимал свой пиджак, воротничок, даже башмаки, я потел все больше и больше… Пот стекал с меня ручьями… Я выбирал знакомые дороги. Шел мимо Горложа… Стоило мне увидеть их дом, как меня бросало в дрожь… Как только я вспоминал тот случай, у меня начинались спазмы в заднем проходе… Черт возьми! Что за воспоминания!..

Когда я думал о стоявшей передо мной задаче, меня покидали силы и мне хотелось сесть… Денег у меня было не так много, а мне постоянно хотелось пить… Не хватало даже на стаканчик за 10 сантимов… Я подолгу оставался в подворотнях… Там всегда была тень и сквозняки… Я ужасно чихал… Это иногда мешало мне размышлять… После постоянных и длительных размышлений я почти согласился с тем, что мой отец прав… Опыт показывал, что я совсем ничего не стою… У меня были лишь пагубные наклонности… Я был ни на что не годный бездельник… Я не заслуживал их великой доброты… ужасных жертв… Я чувствовал себя недостойным, каким-то гнойным нарывом на теле общества… Я прекрасно понимал все, что должен сделать, и пытался бороться, но у меня все хуже и хуже получалось… С возрастом я не улучшался… И к тому же мне все больше хотелось пить… Жара — это тоже драма… Если ты ищешь работу в августе, тебя постоянно мучит жажда, из-за того что приходится подниматься по лестнице, и сохнет в глотке от страха, пока ждешь на лестничной площадке… перед дверью… Я думал о своей матери… о ее ноге и о том, что, найди я работу, можно было бы нанять служанку… Эти мысли не прибавляли мне энтузиазма… Напрасно я бичевал себя, стараясь вызвать прилив благородной энергии, у меня ничего не получалось. Все мое рвение к работе пропало после случая с Горложем! А жаль! И я чувствовал себя несчастнее любого из этих ублюдков, даже всех их вместе!.. Конечно, такой эгоизм отвратителен! Меня интересовали только собственные неприятности, я постоянно мусолил их, они казались мне ужасными, они воняли сильнее, чем старый гниющий бри… И я тоже загнивал в этой жаре, я сгорал от пота и стыда, карабкаясь по этажам, покрывался испариной; позвонив в двери, я весь истекал потом, бесстыдно и откровенно.

У меня побаливал живот, и я брел, сам не зная куда, по старым улицам, Паради, улице д'Отвиль, Женер, Сантье, по дороге я снимал не только свою увесистую куртку, но и целлулоидный воротничок, суперпрочный, настоящий собачий ошейник, потом из-за него я покрылся прыщами. На лестничной площадке я снова напяливал все это. Я собрал все адреса, я черпал их в «Боттэн»[8]. В почтовом отделении я составлял себе списки. У меня больше не оставалось денег, чтобы чего-нибудь попить. Моя мать оставляла свой кошелек с мелочью на буфете… Я жадно косился на него… Такая жара деморализует! После некоторых колебаний я его все же взял… Меня постоянно мучила жажда, особенно когда я проходил мимо фонтанов. Кажется, моя мать это заметила. И дала мне еще два франка…

Перед возвращением в Пассаж после бесплодных длительных походов по этажам и кварталам, мне нужно было как-то прийти в себя, чтобы за обедом выглядеть не слишком удрученным… Все совершенно не клеилось. Мои предки никогда бы не вынесли, не спустили мне, не смогли бы понять одного… что мне не хватало веры и энтузиазма… Они бы этого не стерпели… Я не имел права на жалобы!.. Сострадание и драмы — это что-то совсем особенное. Только для моих родителей… Дети — всегда хулиганы, бандиты, неблагодарные безответственные подонки!.. Любая моя жалоба действовала на них, как красная тряпка… Это расценивалось как богохульство! Гнусное клятвопреступление!..

«Что ты говоришь? Ах ты, сопливое дерьмо! Ну и наглость!» Я был молод и уже пытался ломаться? Ах! просто неслыханно! Ах! дьявольская наглость! Ах! ну и бесстыдство! Господи Боже мой! Ведь у меня все было впереди! Все радости жизни! И я смел роптать на свою судьбу! На свои ничтожные невзгоды! Ах! Посредственность, убожество! Убийственная наглость! Полное бесстыдство! Немыслимая испорченность! Они готовы были стереть меня в порошок, лишь бы я взял свои слова обратно! И нога, и абсцесс, и все страдания были забыты!.. Моя мать сразу же выпрямлялась! «Несчастный! Сейчас же! Безмозглый придурок! Возьми назад свои оскорбительные слова…»

Я повиновался. Я, в отличие от них, не очень хорошо понимал, в чем заключается блаженство молодости… Они бы точно прибили меня, если бы я не уступил… Стоило мне выразить хоть малейшее сомнение и принять агрессивный вид, они теряли всякое самообладание… Они бы предпочли видеть меня в гробу, чем слышать, как я оскверняю и отвергаю дары Неба. В ответ на любой порыв с моей стороны глаза моей матери начинали излучать негодование и ужас! Она готова была запустить мне в башку любой предмет, оказавшийся под рукой… если бы я продолжал настаивать на своем… Я имел право только радоваться и благодарить! Я был рожден под счастливой звездой! какое счастье! Вот мои родители — другое дело! Они-то как раз были подвержены различным бедам и трагедиям… А я был лишь бессловесной скотиной. Молчать! Обуза для семьи!.. Я должен был лишь подчиняться… и молчать! Чтобы они забыли обо всех моих ошибках и мерзких наклонностях!.. Огорчались только они! Сочувствовать должны были только им! Лишь они знали, что такое жизнь! Лишь у них была чувствительная душа! Кто ужасно страдал? от таких ужасных условий? от превратностей судьбы?.. Только они! Лишь они всегда и везде были одиноки! Они не хотели, чтоб я в это вмешивался, не могли допустить даже мысли о том, что я им помогаю… что я к этому хоть как-то причастен… Это была только их привилегия! Я считал, что это крайне несправедливо. Но это не подлежало обсуждению.