— Ты дурак! — дерзко сообщил он Равилю. Равиль обозлился и скулаками бросился на Турянского. Мы с Лелей разразились бурными аплодисментами.

— Скажите ему! Скажите! — воззвал ко мне Турянский, глядябесстыдно-жалостливыми глазами.

— Мне это невыгодно, — ответила я.

— Если я умру, ваши читатели такое узнают, — захрипелТурянский.

Дальше я ему говорить не дала и закричала Равилю:

— Глупый, не того душишь, Леля хотела засадить за решетку итебя.

И Равиль тут же переключился на Лелю. А Турянский и Перцев взялисьза меня. Я сражалась как пантера, как львица…

До тех пор, пока не треснуло мое новое платье — старых я неношу. Как только платье треснуло, я сказала:

— Стоп!

И все (просто чудо!) остановились.

— Теперь, когда мы выяснили отношения, — сказала я, — можнои договориться. Я согласна на пятьсот. Мое молчание стоит и подороже, но и этасумма хороша.

— Пятьсот чего? — деловито осведомился Турянский. — Рублей?

— Не смешите меня, — разгневалась я, — тысяч.

Турянский схватился за голову и воскликнул:

— Пятьсот тысяч рублей?! Вы сошли с ума!

— Это вы сошли с ума, — парировала я, — не рублей, адолларов. Нынче не в моде рубли.

— Пятьсот тысяч долларов?! — взвыл Турянский. — Да за этиденьги я лучше от клаустрофобии умру!

— Хорошо, — сжалилась я, — назовите свою сумму, и, если онаменя устроит, я в тот же миг отчалю домой и не буду в ближайшие лет сорок о васвспоминать. Разбирайтесь между собой как хотите.

Турянский задумался.

— Сто тысяч вас устроят? — нервно спросил он.

— Вы безнравственный тип! — гневно воскликнула я.

— Но у меня ровно столько на пластиковой карте! —рассердился он, доставая из кармана пиджака бумажник.

— На меня несколько раз покушались! — возмутилась я.

— Больше у меня с собой нет ни копейки, — потрясаябумажником, сообщил Турянский.

— Меня душил в подвале Равиль! — напомнила я. — А потом ивы!

— Вас же не устроят более щедрые, но обещания, а платиновуюкарту я даю вам сразу же, сейчас.

— Ладно, давайте, — согласилась я, и он действительнопротянул мне карту.

Какой-нибудь умный человек на моем месте тут же и удалилсябы, но я осталась. Задержалась буквально на пять секунд — ровно столько мнепонадобилось, чтобы ненадежней спрятать карту — и снова угодила в неприятности.Леля, Перцев и Равиль, с интересом наблюдавшие за нашим с Турянским торгом,вдруг как с цепи сорвались, едва у меня в руках оказалась эта злополучнаякарта.

— Ты дал ей сто тысяч? — завопила Леля.

— Раздаешь наше добро?! — взревел Перцев. Равиль молчал, ножестикулировал красноречивей всех.

— Да ее убить легче! — наконец сказал он, и вся своранабросилась на меня.

Мне же пришлось особенно нелегко, потому что одно дело —защищать себя, а другое — платиновую карту, пусть и с какими-то жалкими статысячами долларов. Эти варвары, конечно, договорятся, и каждый урвет себекакой-нибудь приличный кусок, а как же я? Что же я, за так страдала?

Эта мысль буквально сводила меня с ума, можно представить,как уцепилась я за эту карту, мою же шею на этот раз душили сразу шесть рук.Кто это выдержит?

Я не выдержала. Сознание начало уплывать и…

И вот тут-то появился Евгений со своими друзьями. Не могусказать, что вовремя: поза у меня была неприглядная, да и платье помялось…

Однако этого никто не заметил. Турянского, Перцева, Равиля иЛелю скрутили и погрузили в фургон, я же не стала дожидаться конца этойистории, а быстро запрыгнула в «Мерседес», собираясь отбыть в Москву смаксимальной скоростью. Евгений меня догнал, когда я уже яростно выжималасцепление.

— Соня, ты жива? — спросил он.

— Некогда! Некогда, Женя, потом, — отмахнулась я от него. —Мне еще с десяток банков обежать придется.

— Зачем?

— За тем, что один банкомат сто тысяч не выдаст, а Турянскийуже через час на свободу выйдет.

* * *

Я оказалась права, история эта закончилась несправедливо.Как ни хотелось бы мне сказать, что Турянского, Перцева, Лелю и Равиля суровопокарал закон, но врать не буду, да и не поверит никто. Богатые попадают зарешётку надолго только из политических интересов. Чьих?

Нам, простым людям, это неинтересно. Мы живем своими мелкимирадостями. Вот я, например, купила новый парик и везу его стричь к КолькеКосому, сыну Тайки Костлявой, ну к своему стилисту. Жалко, конечно, парик,красивый он пока, густой, но что поделаешь, если я обожаю стричься, а своиволосы доверить стилисту страшно. Мои волосы…

Ой, простите, кто-то звонит.

— Мама, ты невозможная! Ты хоть знаешь, что сегоднявыпустили Турянского со всей его сворой? Эх, Мама, креста на тебе нет — такиххороших людей уконопатила.

Интересно, кто Тамарке подруга: я или Турянский со всей егосворой?

— Тома, о чем речь? Уконопатила называется — каких-топятнадцать суток и посидел человек за мелкое хулиганство. Это я-то мелкоехулиганство? Да за меня ему как минимум вышку должны были дать! У меня вместошеи теперь синяк! Эх, нет на земле справедливости.

— Мама, ты невозможная! Вечно ты не довольна!

— Я не довольна? Очень довольна! Всех разоблачила!Турянский-то думал, что я не разгадаю его интригу, я же мастерски до самой сутидошла.

— Да-а, Мама, — согласилась Тамарка. — Видно, не солгаланародная мудрость: на хитрую жопу всегда найдется этот, как его, ну тот, что свинтом.

— А на этот, что с винтом, всегда найдется жопа слабиринтами, не сочти за грубость народную мудрость, — ответила я.

— Какая уж тут грубость, когда это истинная правда, —признала Тамарка и философски заключила:

— А ради чего эта суета, когда все в землю ляжем и всепрахом будет? Не жить ли нам миром и не довольствоваться ли малым?

Я ее мысль одобрила и сразу посоветовала:

— Вот прямо с себя и начни. — Тамарке тема не понравилась.

— Эх, Мама, — зловредно сообщила она, — вот чует моя душа,что не Турянский зачинщик этой интриги, а кто-то и им воспользовался.