– Понимаю.

– Я соглашусь с каждым, кто утверждает, что я таким образом оказываюсь на одном уровне с циклопами Чертовых гор. Но надо также знать, что сыр, когда ты его ешь, ничего не чувствует. С ним все примерно так же, как с ляйденским человечком. У него нет нервной системы, значит, он не может чувствовать боль.

И, будто опровергая последнюю фразу ужаски, сыр издал тонкий жалобный стон. Ужаска запихнула его в рот и проглотила, почти не жуя.

– Ах! – воскликнула она и посмотрела на Эхо. – Да, это грязное пятно на моем ужасковом балахоне. – Она пожала плечами. – Но кто же не делает ошибок?

– В этом доме действительно все живое, – сказал Эхо. – Даже сыр.

– Ты хочешь его попробовать? – спросила Ицануэлла. – Там его еще достаточно. Он действительно очень вкусный.

– Нет, спасибо, – отмахнулся Эхо. – Мне вполне хватило ямочного сыра. Кроме того, я хотел бы покончить с Жерлянкским лесом, прежде чем стемнеет. Уже поздно.

– «Я смертельно болен и скоро умру… – опять продекламировала ужаска дрожащим голосом. –

Поэтому я иду в Жерлянкский лес.

В Жерлянкском лесу я буду один,

Потому что туда действительно никто не хочет ходить.

Потом я вырою себе могилу

И лягу туда».

Эхо поторопился поскорее покинуть дом.

Ветки деревьев в Жерлянкском лесу так срослись между собой, что на лесной почве постоянно отражался смешанный свет, как в вечерние сумерки. К тому же видимость ухудшал стойкий туман, который поднимался из торфяных болот и окутывал своим тонким шлейфом древние черные деревья. Из глубины леса раздавались плачущие крики птиц.

«Я должен пробираться вперед, – подумал Эхо. – Я уже широко раскрыл свой рот, и сейчас его уже можно набить до отказа жерлянковым мхом. К счастью, я его уже учуял. Мне нужно идти в том направлении, где лежат поваленные деревья».

Упавшие деревья напоминали спины гигантских ящериц, которые подкарауливали его в траве. Всюду рос колючий бурьян и крапива, что затрудняло продвижение вперед. Вообще-то это было уж слишком – послать в эти дебри маленького царапку! Но ужаска, в конце концов, рисковала своей жизнью на крыше крыш, поэтому Эхо хотел оказать ей ответную услугу. Это было бы срамом – вернуться назад с пустым ртом. Он еще раз учуял мох.

«Я должен пройти в глубину леса. Туда, где кончается туман».

Туманная пелена клубилась впереди, напоминая ему сваренное привидение, когда они вместе бродили по коридорам замка. Ах, замок Айспина! Здесь, в этом лесу, мрачные стены замка мастера ужасок представлялись ему роскошным приютом. Чем глубже он продвигался в чащу леса, тем плотнее, казалось, деревья стояли друг к другу. Он видел толстых жуков, множество крупных муравьев и пауков, ползавших по коре деревьев.

Эхо впервые был в лесу.

«Я ведь городское животное, – подумал он. – Леса меня вовсе не интересуют».

В земле раздался хруст и треск. Горбатые деревья склонились над ним и коснулись его своими корявыми ветками. Вдали раздался страдальческий крик какого-то животного. Послышался стук в полом стволе дерева. И потом опять полная тишина.

«Я не понимаю, что находят люди в диких лесах, – подумал Эхо. – Мне больше по душе ухоженный городской парк».

Вдруг он услышал глубокий гортанный звук, возможно, его издала толстая лягушка. Шум доносился оттуда, куда вело его царапковое чутье.

Слова ужаски звучали в его ушах. Неужели на самом деле существуют неизлечимые больные? Или это опять была так называемая бабушкина сказка, выдуманная взрослыми, чтобы их дети не заблудились в лесу?

«Точно, – подумал Эхо. – Сюда действительно никто не хочет ходить. Я – так ни в коем случае! Где же этот проклятый мох?»

Он поднял свой носик и потянул им воздух. Запах жерлянкового мха стал более интенсивным. В первый раз он проклинал свой замечательный нос, который все глубже вел его в этот реликтовый лес.

«Неважные стихи! – подумал Эхо. – Выкопать собственную могилу – что за жуткая мысль?! Кто только мог такое выдумать? Писатели – странные люди! Этому Кнульфу Шпакенхауту надо бы сходить к неврологу».

Стало постепенно темнеть, наступали сумерки. Внезапно ему почудилась беспокойная тень, которая металась между стволами и помахивала Эхо с крон деревьев.

«Нет, – сказал он себе твердо, – это всего лишь вечерний ветер теребит ветви. Здесь нет никаких теней. И никаких неизлечимых больных». Неизлечимой была лишь его живая фантазия.

Издалека опять раздался глубокий гортанный звук. Чаща поредела, и Эхо наконец-то нашел узкую дорогу – протоптанную тропинку, которая вела в том направлении, откуда шел запах жерлянкового мха.

«Ах, цивилизация, – подумал Эхо с облегчением. – Ну да, смотря что считать цивилизацией в такой местности – грязная дорога с лужами и всякого рода препятствиями в виде корней и камней, о которые легко споткнуться. И все-таки никакого чертополоха и крапивы. Надо немного сориентироваться. Вероятно, это была та самая тропинка, которая вывела ужаску к жерлянковому мху».

Непрекращающееся постукивание дятла по стволу также успокоило Эхо.

«Здесь лишь небольшие безобидные лесные твари, – подумал он. – Дятлы и лягушки. Жуки и белки». Он дошел до поворота тропинки, которая огибала могучие корни дуба. От того, что он увидел потом, его сердце на какое-то мгновенье замерло, и он застыл на месте. К черному стволу дуба был прислонен скелет человека. Белые кости были полностью изъедены муравьями и оплетены тончайшей паутиной. Через его ребра пророс дикий плющ и ползучий дрок, на бедренных костях вырос мох. В открытой нижней челюсти черепа мертвеца цвела лесная розочка. Эхо поднял хвост и фыркнул.

Бабочка села на череп мертвеца и сложила крылья. Это был неизлечимый больной, никаких сомнений. Но он был мертв.

«Это и правда не очень привлекательное зрелище, – подумал Эхо, – но все же лучше, чем живой с неизлечимой болезнью, который где-то здесь притаился. Видимо, у него уже не было времени, чтобы вырыть себе могилу». Царапка опустил хвост.