Он мысленно твердит эти два слова — нормальная жизнь — и улыбается. Дело в том, что ему все труднее становится себя контролировать. Порой ему просто хочется сказать это, подойти и прошептать кому-нибудь на ухо: «Это ведь я, понимаешь? Тот, кого ищут». И что же его останавливает? Пожалуй, тот факт, что он не уверен, что это так, уже путает, какая из его ипостасей реальная. Но вместе с этой мыслью приходит отчаяние. Он боится, что они никогда не узнают о его работе, боится, что все сделанное пропадет.

Он встряхивает головой, отбрасывая неприятные мысли, берет законченную поздравительную открытку с днем рождения и громко восклицает:

— Черт возьми, это же моя лучшая работа! — Потом задумывается и добавляет: — Нет, это будет моей лучшей работой. Самой великолепной.

Теперь остается только ждать. Но это трудно. Руки начинают дрожать. Он чувствует ее — свою тягу, — которая сжигает стенки желудка горячими углями, заставляет кровоточить внутренние органы. Ему кажется, что он видит свое сердце, оно разрывается так, что трещат ребра, рвется плоть и повсюду разбрызгивается кровь. Он прижимает руки к груди, но это не помогает. Боль непереносима. Печень плавится, превращаясь в багровую клейкую массу, в паху неимоверно жжет. Он не выдерживает и сбрасывает брюки, с удивлением глядя на топорщащийся член.

Через минуту он стоит у раковины и моет его под краном, уже вялый. Вода холодная, ржавая. А какой она еще может быть в этом заброшенном здании?

Но и этого недостаточно, чтобы унять огонь, бушующий внутри. Трясущимися руками он вкладывает картинку в конверт. Да, пришло время послать. Он просто не может ждать.

Ночь прошла, как всегда, отвратительно. Проснулась. Заснула. Жарко. Холодно. Сны ужасные. Сплошные кошмары. К тому времени когда Кейт выбралась из постели, Ричард уже ушел. Осталась записка, прикрепленная к зеркалу в ванной комнате: «Я тебя люблю». Кейт с трудом вспомнила, о чем они вчера говорили. Она рассказала ему о ссоре с Уилли, о разбирательстве с дорожной полицией Нью-Йорка и о том, что устала. Очень устала. Хотелось снова лечь в постель, но нельзя. Слишком много накопилось вопросов, которые ждали ответов. А Кейт не знала, откуда ей добыть их, эти ответы.

В полицейском управлении было на удивление тихо. Впрочем, возможно, это ей только показалось. На столе лежали всего несколько предметов: бумажка от Мида, напоминание о совещании, полиэтиленовый пакет с почтой, которая теперь вся направлялась сюда, и трехдолларовый зонтик, купленный на днях, потому что шел дождь, а свой Кейт забыла дома.

Она привычно надела перчатки и вывалила на стол содержимое пакета. Неужели дело действительно закончено и я вернусь к прежней жизни — лекциям, благотворительным мероприятиям? Может, пришло время начать работу над новой книгой? Кейт слышала, что в богемных кругах ходит шутка, будто от нее ждут продолжения под названием «Смерть художников». Символично.

Кейт уныло перебирала счета и брошюры, пока взгляд не уперся в конверт из плотной бумаги. Она мгновенно насторожилась. Распечатала. Пальцы подрагивали. Внутри оказалась очередная репродукция картины. На этот раз это была инсталляция — фигура женщины или манекен, отлитый из какой-то смолы, лежащий на старом гинекологическом столе. Из ее живота торчали шесть стеклянных трубок, а ко рту прилеплен круглый аквариум. Рядом с фигурой плащ на стоячей вешалке, стул, на плиточном полу в виде шахматной доски — открытый чемодан. На стене нарисованы часы и календарь, а также какие-то две неясные картины.

Кейт вздрогнула. К волосам женщины на картинке был приклеен локон настоящих волос. Кинхольц. Вот это что. Эд Кинхольц. Художник поп-арта шестидесятых. Именно эту вещь Кейт не знала, но его стиль перепутать было невозможно. В колледже она писала по нему курсовую работу.

Кейт взяла картинку в руки и внимательно вгляделась. Кто это сделал ? Деймиен Трайп или Дартон Вашингтон? Кто-то из них успел послать перед смертью? Но зачем? Может быть, где-то есть пока не обнаруженный мертвец. Кейт почувствовала, как по позвоночнику начал распространяться холод. Она поняла: Трайп и Вашингтон тут ни при чем. Живописец смерти жив и продолжает свое кровавое творчество.

Кейт протянула Эрнандес репродукцию работы Кинхольца и поежилась. Изо рта шел пар.

— Извините, — сказала Эрнандес, — у нас сегодня холодно. Пришлось продержать целые сутки два трупа, готовые к отправке на медэкспертизу. Нам не хотелось, чтобы они начали здесь разлагаться.

— Надеюсь, у вас есть образцы волос Элены Соланы и Итана Стайна? — спросила Кейт. — О Пруитте речи нет, он был почти лысый.

— Вам бы следовало сначала проверить у медэкспертов. — Эрнандес нахмурилась. — Впрочем, подождите. У меня есть содержимое пылесоса Соланы. Все разложено по пакетам. Самый главный — с ее волосами. Сейчас я проверю на соответствие.

Через несколько минут Эрнандес отошла от микроскопа и сообщила:

— Это волосы Соланы. Несомненно.

Кейт схватила репродукцию.

— Мне нужно показать это группе немедленно. Я тут же принесу ее назад.

— Перчатки! — крикнула ей вслед Эрнандес. — Напомните, чтобы каждый надел перчатки.

Кейт положила репродукцию работы Кинхольца на стол между Флойдом Брауном и Морин Слаттери.

— Прикол исключается. Волосы Соланы — это серьезно;

Слаттери оперлась локтями о стол:

— Но эта штуковина не такая, как другие. Я имею в виду, что пока еще не выявлено никакого похожего преступления.

— У меня такое чувство, что он изменил правила, — промолвила Кейт.

Слаттери нахмурилась.

— Зачем ему менять их сейчас?

— Я думаю, — сказал Браун, — эти ребята меняют правила сразу же, как только мы их начинаем вычислять. Единственное, за чем они неукоснительно следят, это чтобы соблюдать свой поганый ритуал.

— А у него ритуал — создание так называемых произведений искусства, — заметила Кейт. — Это не изменилось.

Слаттери внимательно рассмотрела картинку.

— Из живота торчат какие-то пробирки. Отвратительно.

— Зачем их туда воткнули? — спросил Браун. — И этот круглый аквариум… для чего понадобилось прикреплять его к раскрытому рту?

— Очевидно, это символизирует внутренний вопль, — пояснила Кейт. — Или удушение. Кинхольц оперирует знаками. Однозначно истолковать эту композицию нельзя. Это может символизировать аборт… или сексуальное насилие… не исключено, что и то и другое.

В комнату вошел улыбающийся Рэнди Мид и тут же поскучнел, увидев на столе репродукцию.

— Это еще что за чертовщина?

Кейт ввела его в курс дела.

Мид поморщился и подергал галстук-бабочку.

— Может быть, это работа Трайпа, которую он планировал, но не успел осуществить?