Номер, как ей и обещали в Варшаве, действительно находился над садом. Отделенный от каменного гостиничного двора густой живой изгородью более чем двухметровой высоты, он был подобен зеленому мазку, сделанному случайно рассеянным художником на песчано-сером фоне холста. Облизывая губы, она разглядывала сад. В левой части, отделенной от правой старательно выметенной аллейкой, находились грядки клубники, кусты красной смородины у стены и круглая клумба с розами. Розы по большей части были пурпурного цвета. Она обожала пурпурные розы. Между клумбой и аллеей располагались грядки с фасолью, картошкой и ряд помидорных кустов, клонящихся к земле под тяжестью плодов. Грядки с фасолью в центре Парижа! Правая часть была засеяна травой. Сад этот напоминал бабушкину дачу над Бугом. Только этот был в центре Парижа, в нескольких сотнях метров от Эйфелевой башни.

Она приподняла одну ногу, потом вторую — сбросила туфли. Сразу стало легче. Дернула «молнию» на юбке, расстегнула пуговицу, и юбка плавно сползла на пол. Она отошла от окна и упала на кровать, накрытую тяжелым цветастым покрывалом. В номере пахло фиалками и стояла приятная прохлада — приглушенно гудел кондиционер. Закрыв глаза, она лежала на кровати, которая в падающем из окна свете выглядела, как небольшая сцена посреди комнаты. Обеими руками она прижимала к груди оливковый конверт с письмом от него. Потом она положила его рядом. Села и стащила через голову кофейного цвета джемперок, в котором ехала в автобусе. Медленно расстегнула застежки лифчика и обеими руками сдвинула его на живот. Взяла его в левую руку, а правую засунула в трусики и, чуть приподняв таз, сдвинула их ниже бедер. Подняла вверх ноги и сняла трусики, после чего положила их вместе с лифчиком на письмо. Подложила под ягодицы небольшую подушку, что лежала около головы. Широко раздвинула ноги. Сунула в рот три пальца правой руки, смочила их слюной и ввела их ниже лобка, где кончаются волосы. Вскоре дыхание ее стало хриплым и прерывистым.

ОН: Кончился последний день его пребывания в Новом Орлеане. Завтра ему предстояло лететь в Нью-Йорк.

«А там уже остается только ночь и полтора дня. К тому же в Нью-Йорке время бежит куда быстрей», — думал он утром, дожидаясь в отличном настроении кофе за столиком, стоящим на ресторанной террасе около бассейна.

А после Нью-Йорка будет Париж, а в Париже — она. И, думая о ней, он ощущал тончайшую меланхолию тоски, слитую с напряжением и нетерпением ребенка, дожидающегося, когда кончится рождественский ужин и можно будет развернуть подарки под елкой. Нужно только перетерпеть этот ужин, а потом…

Сегодня он совершил без малейших угрызений совести и даже с неподдельным удовлетворением две вещи, которые никак не приличествует делать ответственному «научному работнику».

Во-первых, утром, еще до ланча, он незаметно выскользнул из затемненного зала, где шло заседание его секции, и помчался в соседнее здание центра. Он хотел обязательно послушать доклад молодого биохимика из исследовательского института в Ла-Джолле неподалеку от Сан-Диего. Он наткнулся на реферат его доклада совершенно случайно, просматривая во время завтрака материалы конференции. И сразу же обратил на него внимание. То, что утверждал этот молодой человек с очень киношной фамилией Янда, было поразительно. Ибо утверждал Янда, что он и его институт находятся на кратчайшем пути к созданию вакцины, которая не даст людям попасть в зависимость от кокаина.

«Янда не мог выбрать лучшего места, чтобы сообщить миру о своем открытии», — подумал он.

А кроме всего, то, что говорил молодой ученый, было настолько гениально прекрасно, что у него, когда он слушал его доклад в переполненном до предела зале, по спине бежали мурашки. Все чувствовали, это самый важный доклад на конференции.

Якубу не терпелось рассказать или написать ей об этом. Она, как никогда прежде, разделяла его восторги достижениями разума. А кроме того, не стыдилась своего невежества, что при ее любознательности и упорном стремлении все понять приводило к тому, что и он — вынужденный объяснять ей — на многие вещи теперь смотрел с иной перспективы.

Молекула кокаина слишком мала, чтобы детекторы иммунной системы человека могли ее зарегистрировать и перехватить как нежелательного пришельца. Не будучи зарегистрирована, она беспрепятственно попадает в клетки нервной системы. Иммунная система, «не проинформированная» о нападении, не посылает антитела, которые могли бы с ней бороться. Но вот если «привязать» кокаин к достаточно крупным белкам — это как раз и было гениальной идеей Янды и его группы, — иммунная система воспримет подобный гибрид как врага и уничтожит антителами, прежде чем кокаин проникнет в мозг. Янда утверждал, что ему удалось добиться этого — правда, пока только у крыс — и заставить их иммунную систему производить антитела, которые уничтожают приклеенный к тяжелым белкам кокаин, прежде чем он доберется до рецепторов нейронов в мозгу. Подобные антитела вырабатываются как реакция организма, например, на присутствие вакцины. Янда вспрыскивал разработанные его институтом вакцины крысам — разумеется, он не сообщил, что является действующим веществом этой вакцины, — а потом давал им кокаин. В процессе эксперимента кокаин не достигал рецепторов нейронов в мозгу, вследствие чего крысы не уничтожали друг друга. Это было наилучшим доказательством, что вакцина действует, так как от кокаина крысы превращаются в свирепых чудовищ. Впрочем, не только крысы. Бойцовые собаки тоже часто приходят от кокаина в возбуждение.

Янда утверждал, что создание подобной вакцины для человека — вопрос недолгого времени.

Якуб в этот момент просто не смог не вспомнить Джима. А также вспомнил собственный опыт общения с кокаином. Несколько лет назад в другом районе этого города он, уже вдохнув кокаин, иногда задумывался над механизмом его действия. Иногда ему тоже приходило в голову то, до чего додумался этот молодой химик: что в нервных клетках мозга, нейронах, существуют некие особые рецепторы. Они — словно замочные скважины для ключа к мозгу. Если ключ не подходит, внутрь ничего не проникает. Вот разве если что-нибудь маленькое, вроде молекулы кокаина, которая без труда пролезет в любую щелку. Уже тогда в Тьюлейне он ясно представлял себе этот механизм. Но ему никогда не приходило в голову увеличить размеры ключа так, чтобы он не подходил к замочной скважине. А хитроумный Янда подумал об этом.

Кроме того, когда в зале прозвучало «рецепторы у нейронов», Якубу припомнилась очень печальная история молодой аспирантки Кэндейси Перт из Джорджтаунского университета в Вашингтоне. Джиму она тоже была известна. И с тех пор как он рассказал ее Джиму, тот всегда поднимал тост за «Кэндейси Перт, женщину, которая точно знает, что происходит за слизистой оболочкой».

Кэндейси Перт исследовала в семидесятых годах механизм действия морфина, так много послужившего в борьбе с болью. Еще учась в университете, она открыла, что у нейронов есть места, которые формой и размерами совпадают с молекулой морфина. Как ключ и замок. И именно в этих местах морфин проникает в клетки. Так он подавляет боль.

Откуда бы у нейрона взяться замочной скважине для какого-то морфина? Почему организм подготовил скважину для ключа, существование которого предвидеть не мог? А может, существуют вещества, структурой и действием подобные морфину, которые производит сам организм? Да, существуют. Конечно же существуют. И так же, как морфин, они успокаивают боль, воздействуют на настроение, вызывают приятные ощущения, а временами даже эйфорию. Называются они эндорфины, «внутренние морфины». Образно говоря, оргазм — это не что иное, как наводнение мозга эндорфинами. Точно так же, как страх приговоренного к смерти перед казнью на электрическом стуле. Вопреки видимости, в обоих случаях химический состав вещества в мозгу идентичен.