– Да, – сказал он. – Это хорошо. В любом случае хорошо.

– Я не пережила бы этого, Равик…

– Чего бы ты не пережила?

– Если бы ты ушел от меня. Ушел навсегда.

– Но ведь ты уже решила, что я никогда не вернусь. Ты сама сказала…

– Это разные вещи. Живи ты в другой стране, мне казалось бы, что мы просто ненадолго расстались. Я могла бы приехать к тебе. Я знала бы, что всегда смогу приехать. А так, в одном городе… Неужели ты не понимаешь меня?

– Понимаю.

Она выпрямилась и откинула назад волосы.

– Ты не смеешь оставлять меня одну. Ты отвечаешь за меня.

– Разве ты одна?

– Ты отвечаешь за меня, – повторила она и улыбнулась.

Какую-то долю секунды ему казалось, что он ненавидит ее, ненавидит за эту улыбку, за ее тон.

– Не болтай глупостей, Жоан.

– Нет, ты отвечаешь за меня. С нашей первой встречи. Без тебя…

– Хорошо. Видимо, я отвечаю и за оккупацию Чехословакии… А теперь хватит. Уже рассвело. тебе скоро идти.

– Что ты сказал? – Она широко раскрыла глаза. – Ты не хочешь, чтобы я осталась?

– Не хочу.

– Ах вот как… – произнесла она тихим, неожиданно злым голосом. – Так вот оно что! Ты больше не любишь меня!

– Бог мой, – сказал Равик. – Этого еще не хватало. С какими идиотами ты провела последние месяцы?

– Они вовсе не идиоты. А что я, по-твоему, должна была делать? Торчать у себя в номере, глядеть на пустые стены и медленно сходить с ума?

Равик слегка приподнялся на постели.

– Прошу тебя, не надо исповеди, – сказал он. – Мне это неинтересно. Я хочу лишь одного – чтобы наш разговор был чуточку содержательней.

Она с недоумением посмотрела на него. Ее рот и глаза, казалось, стали совсем плоскими.

– Почему ты ко мне вечно придираешься? Другие этого не делают. У тебя все вырастает в проблему.

– Возможно.

Равик отпил глоток кальвадоса и снова лег.

– Но это действительно так, – сказала она. – Никогда не знаешь, чего ждать от тебя. Ты заставляешь говорить вещи, которые не хочется говорить. А потом сам же набрасываешься на меня.

Равик глубоко вздохнул. О чем это он только что подумал? Да… Темный мирок любви, власть воображения – как быстро сюда можно внести свои поправки! И люди это делают. Неизменно делают сами. Старательнейшим образом они разрушают свои же мечты. Да и могут ли они иначе? Действительно, в чем их вина? Они кажутся себе красивыми, потерянными, гонимыми… Где-то глубоко под землей находится гигантский магнит – а на поверхности пестрые фигурки, полагающие, что они наделены собственной волей, собственной судьбой… Могут ли они иначе? И разве он сам не таков? Еще не поверивший, еще цепляющийся за соломинку осторожности и дешевого сарказма, но уже точно знающий все, что неизбежно должно случиться.

Жоан примостилась на другом конце кровати. Она напоминала разозленную хорошенькую прачку и одновременно казалась существом, прилетевшим с Луны и ничего не понимающим в земных делах. На ее лице играли красные отблески зари, сменившей предрассветные сумерки. Над грязными дворами и закопченными крышами веяло чистое дыхание молодого дня. В этом дыхании еще слышался шум леса, слышалась жизнь.

– Жоан, – сказал Равик. – Зачем ты пришла?

– А зачем ты спрашиваешь?

– Действительно, зачем я спрашиваю?

– Зачем ты вечно спрашиваешь? Я здесь. Разве этим не все сказано?

– Да, ты права. Этим сказано все.

Она подняла голову.

– Наконец-то! Но сначала ты обязательно отравишь человеку всю радость.

Радость! Она называет это радостью! Люди гонимы множеством черных пропеллеров, у них захватывает дыхание, их вновь и вновь затягивает вихрь желания… Какая же тут радость? Радость там, за окном, – утренняя роса, десять минут тишины, пока день еще не выпустил своих когтей. Но что это? Он опять пытается все осмыслить? К черту! Разве она не права? Разве она не права, как правы роса, и воробьи, и ветер, и кровь? Зачем спрашивать? Что выяснять? Она здесь, стремительная ночная бабочка, бездумно залетевшая сюда… А он лежит и считает пятнышки и прожилки на ее крылышках, придирчиво разглядывает чуть поблекшие краски. Она пришла, и мне, видите ли, хочется показать ей все мое превосходство, подумал он. Какая глупость! А если бы ее здесь не было? Я лежал бы и думал без конца и пытался бы геройски обмануть себя, в глубине души желая, чтобы она пришла.

Равик спустил ноги с кровати и надел туфли.

– Зачем ты поднялся? – изумленно спросила Жоан. – Ты хочешь меня выгнать?

– Нет. Целовать. Я уже давно должен был это сделать. Я идиот, Жоан. Я наговорил столько глупостей. Как чудесно, что ты здесь!

Ее глаза просветлели.

– Ты можешь целовать меня и не вставая, – сказала она.

Высоко над городом разгоралась заря. Выше над ней небо было еще по-утреннему блеклым. В нем плыли редкие облака, похожие на спящих фламинго.

– Посмотри, какой день, Жоан! Ведь еще совсем недавно шли дожди.

– Да, любимый. Было пасмурно и без конца хлестал дождь.

– Когда я уезжал, он лил не переставая. Ты была в отчаянии от этого нескончаемого дождя. А теперь…

– Да, – сказала Жоан. – А теперь…

Она лежала, тесно прижавшись к нему.

– Теперь есть все. Даже сад – гвоздики на окне у Визенхофа. И птицы во дворе на каштане.

Вдруг он заметил, что она плачет.

– Почему ты меня ни о чем не спрашиваешь, Равик?

– Я и так спрашивал тебя слишком много. Разве ты не сказала этого сама?

– Сейчас я говорю совсем о другом.

– Мне не о чем спрашивать.

– Тебе не интересно узнать, что произошло со мной за это время?

– С тобой ничего не произошло.

Она удивленно вскинула голову.

– За кого ты меня принимаешь, Жоан? – сказал он. – Посмотри лучше в окно, на небе сплошь – багрянец, золото и синева… Разве солнце спрашивает, какая вчера была погода? Идет ли война в Китае или Испании? Сколько тысяч людей родилось и умерло в эту минуту? Солнце восходит – и все тут. А ты хочешь, чтобы я спрашивал! Твои плечи, как бронза, под его лучами, а я еще должен о чем-то тебя спрашивать? В красном свете зари твои глаза, как море древних греков, фиолетовое и виноцветное, а я должен интересоваться бог весть чем? Ты со мной, а я, как глупец, должен ворошить увядшие листья прошлого? За кого ты меня принимаешь, Жоан?

Она отерла слезы.