пытается сесть.

— Стой-стой. Не вставай, — прошу тихо, перехватывая его руку. — Все в порядке, тише, мой хороший. Мой любимый.

Мирон поворачивает голову на мой голос и заторможенно моргает. Один раз. Другой.

Его пальцы перебирают мои.

— Ты цела? — медленно осматривает меня с головы до ног.

Несколько раз киваю. Его голос звучит так, словно ему больно говорить. Мое сердце разрывается от переполняющих эмоций.

— В полном порядке. Все хорошо.

— Кровь… — Его взгляд тормозит на огромном пятне на моей белой рубашке.

Я так и не переоделась, потому что, кроме белья, у меня под ней ничего нет.

— Это твоя…

— Хорошо, что моя, — Мирон устало прикрывает глаза.

Его пальцы продолжают выписывать медленные узоры на моей ладони. Прижимаюсь лбом к его прохладному виску и тихо всхлипываю.

— Ты так меня напугал. Не смей меня больше отталкивать… — шепчу, не уверенная в том, что Мирон меня слышит. — Разреши себе любить… пожалуйста.

Его дыхание становится более глубоким и мерным.

Разрешенное время на посещение уже вышло.

Мне пора идти, а я не могу сдвинуться с места… Я не могу выйти из чертовой палаты и больницы, где он лежит. Не могу от него оторваться.

Усилием воли забираю свою руку из расслабленных пальцев Мирона и аккуратно, стараясь не шуметь, шагаю к выходу из палаты.

— Я приду утром.

Ирина Гейден ждет в коридоре. Ободряюще обнимает за плечи и ведет меня к лифтам.

— Он сильный мальчик. Боец, — произносит Ирина. — Завтра, скорее всего, уже потребует его отсюда выпустить.

— Я люблю его, — признаюсь.

— Я знаю, милая. Думаю, он тоже тебя очень сильно любит.

32.1

Ночь я провожу к квартире матери близнецов.

Почти не сплю, несмотря на то что мне отвели гостевую спальню с огромной удобной кроватью и ортопедическими подушками. Ирина суетилась вечером, пытаясь накормить меня еще и ужином, от которого я вежливо отказалась. Есть совершенно не хотелось. Она дала мне одну из футболок братьев и, пожелав спокойной ночи, ушла к себе. Чуть позже, когда я вышла за водой на кухню, услышала, как из комнаты Ирины доносился приглушенный голос и тихие всхлипы.

Даже если Ирина Гейден старается казаться сильной женщиной, у нее тоже есть свои слабости. В больнице она не проронила ни слезинки. Старалась, держалась. Подбадривала и меня и бледного как полотно Марка. Видимо, пришло ее время выпустить эмоции наружу.

Потревожить ее в тот момент я не решилась. Шагнула назад в комнату и попыталась уснуть, закутавшись в теплое одеяло.

Когда приходит утро и на телефоне наконец загорается цифра восемь, а на кухне в глубине квартиры мамы Гейденов начинает работать кофемашина, я с облегчением встаю.

Уснуть так и не получилось.

На телефон падает напоминание об отправлении поезда через два часа, но я уже знаю, что никуда не поеду.

По крайней мере, сегодня. Москва может подождать меня еще недели две. Нет срочности уезжать. Тем более я обещала Мирону навестить его сегодня. И, конечно, первым делом собираюсь сделать именно это.

— Доброе утро, — произношу, садясь за круглый стол, стоящий посреди столовой.

Я думала, Ирина Гейден только встала, но с удивлением обнаруживаю, что женщина уже при полном макияже, слишком ярком для раннего утра, и в строгом сером брючном костюме. Ее волосы идеально уложены.

Она ставит передо мной тарелку омлета с зеленью и стакан воды.

— Доброе, Ангелина. Что будешь? Кофе или чай? — спрашивает улыбаясь.

Кошусь на тарелку с аппетитным завтраком. Я уже не помню, когда кто-то готовил мне завтрак. Сама я это занятие не очень люблю, отнимает слишком много времени, у Мирона мы в основном заказывали еду… так что… я вдруг понимаю, что несмотря на смущение и неловкость, мне очень приятно.

Беру в руки вилку и подцепляю кусочек омлета.

— Кофе с молоком, спасибо. Очень вкусно, — бормочу с набитым ртом.

— Там еще осталось на сковороде. Сделала на двоих, но кусок в горло не лезет. Отец мальчиков прилетел в Москву ночью и теперь едет в город, — поясняет, отвернувшись к шумной кофемашине.

— Из-за Мирона? — догадываюсь я.

— Да. Я ему позвонила, ночью. Мирон явно будет против, когда узнает. Они не особенно ладят последние годы. Но Питер остается их с Марком отцом. Этого не изменить. Не думала, что он прилетит. Знаешь, Лина… — она ненадолго замолкает, устремляя взгляд в стену. — Мы не виделись с тех пор, как я подала на развод, собрала вещи и уехала из нашего дома. Общаемся только через адвокатов. Никак не можем поделить имущество. Сначала я ничего от него не хотела, собиралась все оставить и уйти с чемоданом, в который влезли бы только самые необходимые вещи, а потом подумала: какого черта? Я отдала нашему браку и детям больше двадцати лет жизни. Я имею право получить свой кусок. Он оскорбился. Представляешь? Изменял мне всю сознательную жизнь, а когда поймала его с поличным, сделал меня виноватой. Столько я от него выслушала, никогда не забуду. И в любви клялся и с дерьмом сравнял. И все одновременно. Поэтому, милая, не мерь любовь мужчины словами. Мерь поступками и слушай свое сердце. Мое сердце давно подсказывало мне уйти, все ведь перед глазами было… а я… все держалась за осколки счастливых воспоминаний и детей. Не хотела рушить семью, а семьи там как таковой и не было.

Мне кажется, эта речь не предназначалась для моих ушей. Ирине нужно выговориться, а тут я… незваная гостья с полным ртом омлета, не в состоянии вымолвить ни слова.

О разводе родителей Гейдена я знала уже давно, но, что за этим кроется, не представляла. В конце речи голос Ирины дрогнул и надломился.

— Вы такая сильная женщина, я вами восхищаюсь, — произношу негромко, но твердо.

Встаю со своего места и крепко обнимаю маму близнецов.

— Да брось, — тихо смеется, обнимая в ответ. — Обычная разведенка с двумя прицепами.

— Скажете тоже! А я тогда детдомовка с сомнительным прошлым. Стереотипы.

Теперь мы обе смеемся. Ирина разжимает объятия, но продолжает удерживать меня за плечи. Вглядывается пристально в мое лицо, медленно говоря:

— Вот именно, прошлым. Свое будущее мы создаем сами. И мы обе на правильном пути. Я поеду на встречу с Питером и собираюсь смотреть в его лживые глаза с высоко поднятой головой и всем достоинством, которое у меня