Неаполитанский? Диалект?

Подумать только! Рядом с д'Агостой жили семьи, говорившие на сицилийском диалекте, но свой-то язык он всегда считал истинно итальянским. Неаполитанский? Не может быть. Итальянский – и точка!

Заметив выражение его лица, Пендергаст продолжил:

– В тысяча восемьсот семьдесят первом году, когда Италия объединилась, всего диалектов насчитывалось шесть сотен. Разгорелись споры, на каком языке говорить стране: римляне настаивали, что их диалект – лучший, ведь они все-таки потомки тех самых римлян; перуджинцы утверждали, что их диалект – чистейший, ведь именно в Перуджи находился старейший в Европе университет; флорентийцы свой диалект считали самым верным, ведь на нем писал и говорил Данте. И в конце концов, – улыбнулся агент, – победил Данте.

– Если б я знал.

– Даже когда эмигрировали ваши родители, лишь небольшая часть итальянцев говорила на официальном языке. И только когда появилось телевидение, люди окончательно пришли к соглашению. То, что вы считаете «итальянским», на самом деле диалект неаполитанцев – богатый, но, как ни печально, умирающий язык с элементами испанского и французского.

Д'Агоста был поражен.

– Впрочем, кто знает, вдруг поиски заведут нас на юг, где вы сможете блеснуть? Однако сейчас время обеда. Пожалуй, небольшая трапеза станет достойной кульминацией момента. Я знаю, на площади Санто-Спирито есть чудесная небольшая osteria[50]. И между прочим, там расположен любопытный фонтан.

Пятью минутами позже друзья вышли кривыми средневековыми улочками на широкую просторную площадь, затененную ветвями конского каштана и с трех сторон закрытую чудесными зданиями эпохи Возрождения. Ближе к реке выделялся фасад церкви Санто-Спирито; в центре вокруг весело журчащего старого фонтана беседовали и курили студенты с рюкзаками.

Пендергаст походя достал из кармана фотографию Бекманна и сопоставил ее с видом фонтана. Так они с д'Агостой кружили вокруг мраморной чаши, пока задний вид не совпал с картинкой на снимке.

– Вот здесь, Винсент, они вчетвером и стояли, – указал фэбээровец пальцем. – А позади – палаццо Гуаданьи, ныне пансионат для студентов. Завтра сделаем запрос, не помнят ли там нашу четверку, на что я, впрочем, не особо надеюсь. Но давайте же наконец пообедаем. Я не прочь отведать тонкой лапши с итальянскими трюфелями.

– А мне бы чизбургера и жареного картофеля.

Пендергаст, пораженный, взглянул на д'Агосту, и тот криво усмехнулся:

– Шучу.

Они пересекли площадь и оказались у ресторанчика «Санто-Спирито». Столики располагались снаружи: люди ели, пили вино, а по площади разносились отзвуки оживленных бесед.

Пендергаст подождал свободного столика, затем жестом пригласил д'Агосту.

– Должен сказать, Винсент, за последнее время вы набрали хорошую форму.

– Стараюсь. И после той прогулочки по Риверсайдскому парку не забываю про тир.

– Ваша меткость – предмет моей белой зависти. Завтра ночью нам предстоит предприятие, и ваши навыки могут здорово пригодиться.

– Предприятие? – Д'Агоста изнемогал от усталости, а вот Пендергаста разница в часовых поясах, казалось, только ободрила.

– Наведаемся в Сигну, в секретную лабораторию Балларда. Пока вы расслаблялись в номере, я переговорил с официальными лицами, чтобы раздобыть кое-какие документы насчет деятельности «БАИ». Но даже влияние Фоско не принесло результатов. Похоже, у Балларда имеются связи с нужными людьми. Или по крайней мере он знает, куда вкладывать деньги. Удалось раздобыть лишь жутко устаревшую карту участка, на котором расположен завод. Зато стало ясно: по официальным каналам далеко не уплыть.

– Устроим Балларду сюрприз?

– Это будет не визит, а проникновение. Все необходимое получим завтра утром.

Д'Агоста прищурился и кивнул:

– Повеселимся?

– Надеюсь, не слишком. С возрастом, Винсент, я стал привыкать к тихим вечерам у камина; бодрящие перестрелки в ночи уже не по мне.

Брайс Гарриман ловко протискивался сквозь людской затор на Пятой авеню, не переставая думал о дьявольских убийствах. Крис прав: теория фон Менка задела Нью-Йорк за живое. Телефон Гарримана разрывался; большей частью, конечно, звонили придурки, но таковы издержки работы в «Пост». На статьи Гарримана читатель еще ни разу не реагировал так бурно. Для необразованных бодяга с золотым сечением – аура математики, уравнения с датами – звучала как научная сенсация. Да и совпадения в числах пугали по-настоящему.

Проходя мимо клуба «Метрополитен», газетчик бросил мимолетный взгляд на чудесный мир денежной аристократии. На свой мир или, скорее, на мир своих дедов. Приближалось время, когда Гарриман мог рассчитывать на первое в жизни приглашение в один из престижных клубов, которым управлял его отец. Хотя работа в «Пост» наверняка послужит серьезным препятствием. Значит, нужно скорее вернуться в «Таймс».

И здесь поможет история с дьявольскими убийствами.

Хорошую историю, словно огонь, нужно подкармливать, а эта начала угасать. Расположение Криса в любой момент закончится, и Гарриман в два счета останется не у дел. История любой ценой должна жить, пусть даже продолжение придется сфабриковать. За тем Гарриман и пришел снова к дому, где был убит Катфорт. После первых же статей толпы религиозных фанатиков, дьяволопоклонников, готов, сатанистов, нью-эйджеров и просто чудиков стали ежедневно собираться напротив здания у кромки Центрального парка. Доходило до потасовок, приезжала полиция. Увы, в происходящем не было системы. Для настоящей реакции нужен катализатор.

Приближаясь к Шестьдесят восьмой улице, Гарриман уже заметил разношерстное скопление, в котором каждый лепился к кучке себе подобных. Работая локтями, газетчик протиснулся через кольцо зевак.

С последнего раза ничего не изменилось, разве что ненормальных прибавилось. Сатанисты в черной коже, заливаясь пивом, изрыгали проклятия в сторону нью-эйджеров в конопляных робах. Здесь, как на рок-концерте, пахло выпивкой и марихуаной. В дальнем конце довольно много народу собралось послушать человека в выцветших джинсах и рубашке из темной шотландки с короткими рукавами.

Гарриман протолкался поближе. Человек проповедовал, это было ясно как божий день, но в отличие от прочих – безграмотных, вопящих, срывающих голос на грани истерии – выглядел он нормальным и говорил спокойно и рассудительно. Народ вокруг него не расходился, проповедью заслушались даже несколько сатанистов и готов.

– Это удивительный город, – говорил проповедник. – Я здесь всего сутки, но уже убедился: на земле нет городов, подобных ему. Высокие дома, лимузины, красивые люди... Я в Нью-Йорке впервые, и знаете, что поражает больше всего – больше, чем блеск роскоши? Суета. Оглянитесь, друзья! Взгляните на пешеходов. Посмотрите, как они спешат, погруженные в беседу по телефону, не глядя по сторонам. Я впервые вижу такое. Посмотрите на людей в такси и автобусах – они спешат, даже сидя на своих местах. Я знаю, чем заняты их умы. Люди предпочитают говорить с сотовыми телефонами, а не друг с другом, лицом к лицу. Чем они заняты? Собой. Люди Нью-Йорка думают о завтрашней важной встрече, заказывают столик в ресторане, собираются изменить супругу или нанести удар в спину деловому партнеру. Они строят всевозможные планы, схемы и стратегии. Люди видят на тридцать или сорок дней вперед... но кто из них задумывается о том, что он смертен? Кто озабочен тем, чтобы примириться с Богом? Многие ли размышляют над словами Иисуса в Евангелии от Луки: «Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет»[51]?