Над лугом высится огромный шатер с вестибюлем и фестонами в средневековом стиле. Все деканы одеты в мантии, по плечам горделиво разложены капюшоны, от белоснежного кроличьего меха у мистера Уилли, латынь («Выдающийся молодой человек, – мурлычет доктор Три, – учился в Королевском колледже Оксфорда, но, к счастью для нас, сменил сферу деятельности, ха-ха!»), до бирюзового атласа у мистера «Флетча» Флетчера, физвоспитание (Лафборо, без отличия).

Барбершоп-квартет мистера Дэвентри уже спел «Поезд на Чаттанугу» и перешел к попурри из прошлогодних хитов. Когда Лора с Мариной ступают под горячую травянистую тень шатра, огромные розовощекие мальчики в полосатых блейзерах и соломенных шляпах как раз затягивают «Дэйзи, Дэйзи», обращаясь, по всей видимости, к супруге директора. Та восседает среди стогов на хлипком дамском велосипеде.

– Шампанское? – предлагает полноватый высокий юноша с проколотым ухом. В руке у него бутылка, этикетка заклеена кумским гербом. Марина протягивает бокал.

– Мне семнадцать. Нам можно, – говорит она матери, и Лора бодро кивает. – Один из наших смотрителей, – шепчет Марина, когда тот уходит. – Он странный.

Это чувство – когда кажется, что ты ни с кем не знакома, и одна такая, – разве не должно пройти в ее возрасте? Лора никого не узнаёт. Поначалу Марина ведет ее к задней стенке шатра, где группа чопорных старшеклассников беседует с мистером Бэйхемом, преподавателем музыки. Потом останавливается и говорит:

– Они там.

– Кто?

– Ты знаешь. Нет, не оглядывайся!

Поздно – Лора уже обернулась. Они стоят в толпе родителей: матери не видно, зато есть Гай и высокомерная девочка. Обоих обнимает за плечи сам Александр Вайни.

Всего неделю назад, листая «Таймс», Лора думала, каково это – сесть в кафе где-нибудь в Белграде или Буэнос-Айресе и увидеть напротив себя бывшего военного преступника. Александр Вайни что-то рассказывает и громко смеется, будто он совсем ни при чем и знает о боли только по историческим хроникам о крестьянах и мореплавателях. Лора думает: «Что мне делать?»

– Ты знаешь, как поступила бы Рози, – слышит она Маринин голос. – Подойди и вмажь им. По крайней мере, ему. Она однажды ударила полицейского.

Маринин бокал уже таинственным образом опустел и снова наполнился, но Лора так растерянна, что оставляет это без внимания.

– Да, – устало соглашается она. – Я помню эту историю.

– А нам так нельзя.

– Нет, нельзя.

Тогда, печально и тихо, Марина говорит:

– Я хочу…

Лора опускает на нее взгляд. Марина не спросила, от чего умер бедняга Золтан, но вдруг она и сама догадалась?

– Что? – говорит Лора. – Чего ты хочешь, скажи?

– Нет, ничего.

– Как «ничего»? Я ведь вижу, что-то не так. У тебя лицо… Что с тобой, милая?

– Слишком много откровений. Больше я не выдержу.

– Я тоже, но если что-то случилось, солнышко…

– Нет, – отвечает Марина, – ничего. Правда, ничего. Не переживай.

На этом все могло и закончиться: Марина допила бы последний бокал шампанского, они с мамой продержались бы до конца церемонии, а после поехали бы домой.

– Привет, – дружелюбно говорит Ханна Норт, будто и нет между ними разницы в возрасте. Она хоть и старше на год, а ее роста, думает Марина, не то что все эти великанши. И даже не тощая.

– Я от предков отбилась, – объясняет Ханна. – А твои где?

Маринина мама, изобразив рукой сложный жест, означающий «не буду мешать», направляется к уборной для родителей.

– Где-то тут, – отвечает Марина, озираясь в поисках семьи Саймона Флауэрса.

– Случайно, не те старушки?

– Как? – хмурится Марина. – Ты про них знаешь?

– Ну, это же… не смотри так. Мои вообще ирландцы, по крайней мере, папа. Дэвентри за это называет меня «кабацкой дочкой». Очень весело.

– Кошмар! Это же… расизм. Ничего себе! И ты так легко об этом говоришь?

– Привыкла. Смотри-ка, бутылка идет по кругу. Не пропускай.

Джайлз Йо обнимает Викторию Поррит за талию. Они болтают с его краснолицым отцом, как взрослые на вечеринке.

– Долго нам еще ждать? – спрашивает Марина.

Ханна Норт наклоняется к ней, разливая шампанское.

– Все хорошо? – спрашивает она.

– А что?

– Значит, нехорошо?

– Что?

– У тебя на лице написано. Вид такой… застывший.

– Глупости. – У Марины начинает свербеть в носу. «Замолчи», – командует она себе. – У меня все отлично.

– Скучаешь по дому? По тебе заметно. Меня раньше даже тошнило от этого. Я про тебя сразу поняла, как только ты появилась. Это очевидно. Ты могла бы ко мне обратиться.

– Как? Откуда я знала?

– Ну… – неопределенно отвечает Ханна.

– Можешь не говорить, теперь уже поздно.

– Не драматизируй. И все-таки, что стряслось? На тебе совсем лица нет. С этим надо что-то делать.

А почему бы и нет, внезапно решает Марина. Она опускает подробности, но рассказывает остальное: о том, как сидела на переднем сиденье большого серебряного автомобиля с отцом безымянного друга и… и…

– Ого! – произносит Ханна ровным голосом, будто такое случается каждый день. – И это всё?

Марина прислоняется головой к стойке шатра.

– Нет! Нет, определенно, не все. Но главное я рассказала. А дальше…

– Вот это уже необычно, – помолчав, замечает Ханна.

– Да. Нет. Да. – Марина закрывает глаза и пытается объяснить, почему она одна виновата в том, что случилось. – Мы же не в прошлом веке живем. Я знаю, не стоило… Нет, правда, я сама виновата. Вообще, я тут подумала: может, надо извиниться… боже, поверить не могу, что все это рассказываю! А тебе, ну, не нужно никуда идти?

– Нужно. Но послушай…

– Тогда иди.

– Бедняжка…

– Не сходи с ума. – Марина запрокидывает голову: только слез сейчас не хватало.

– Это же правда. Конечно, ты бедняжка, глупенькая.

– Дело в том… – торопливо говорит Марина. – Да, это глупо, но я не знаю, что думать, что… чувствовать.

– Злость.

– Злиться нелепо, – отвечает она, и зачатки симпатии к Ханне Норт испаряются.

Потому что Ханна Норт не права. Марина слушает, как квартет мистера Дэвентри поет «Прощая, мой крошка из Конни-Айленда», и притопывает ногой, не попадая в такт. Когда мама возвращается из уборной и предлагает ей апельсиновый сок, Марина трясет головой, берет свой пустой бокал и решительно направляется к Биллу Уоллису в новой жилетке, который прибрал для своей семьи целых две бутылки шампанского. Злиться? Какая чушь! Ханна Норт хоть и старше, а ничего не понимает.