Через несколько минут она услышала шум приближающейся машины. Шуршание гравия и чьи-то прихрамывающие шаги.

Ее муж подошел к двери. Она помучила его немного, а затем открыла глаза и посмотрела на него, словно с огромного расстояния. Он похудел и выглядел лучше, чем в момент отъезда. Он словно его обточили. И в его лице было нечто такое, что вызвало у нее странное желание быстро отвести взгляд и больше этого не видеть.

Лотто втянул носом воздух. Если бы в тот момент он успел сказать что-нибудь, например про запах мусора или про холод в доме, она бы уже, наверное, сломалась и не смогла вернуться к нему. Поэтому Матильда не позволила ему это сделать – быстро пересекла кухню и прижалась к его губам.

После всех этих дней знакомый вкус казался чужим, резиновым. Это шокировало. В Лотто чувствовалась какая-то перемена, какой-то странный надлом. Он снова захотел что-то сказать, но Матильда прижала ладонь к его рту. Если бы это понадобилось, она бы засунула эту руку еще глубже, чтобы так удержать все эти слова внутри. И он это понял. Улыбнулся, бросил свою сумку и спиной вперед повел Матильду обратно в холл, к лестнице. Его великолепное тело прижималось к ней, пес вился у их ног, поскуливая. Матильда яростно притискивала к себе его бедра и подталкивала вверх по лестнице.

В спальне она изо всех сил толкнула его на кровать. Лотто тяжело упал и зашипел от боли в левом, пострадавшем боку, а потом взглянул на нее снизу вверх, и на его лице промелькнуло легкое замешательство. Он опять попытался заговорить, но Матильда снова заткнула ему рот и покачала головой, а потом быстро разулась, стянула с себя трусы и принялась расстегивать его одежду – сначала рубашку, затем штаны. Боксеры с дыркой разбили ей сердце.

На его бледной груди выступали ребра. Его тело выглядело так, словно перенесло тяжелейшую нагрузку. Она вынула из шкафа четыре галстука – пережиток школьного воспитания, Лотто почти никогда их не носил. Он рассмеялся, когда она привязала его руки к спинке кровати, хотя ей самой было плохо и совсем не до смеха. Смертельно плохо. Еще один галстук она повязала ему на глаза. Лотто издал странный звук, но Матильда скомкала последний из них на манер кляпа и затолкала шелковый голубой комок глубоко (даже слишком глубоко) ему в рот.

Довольно долго она корчилась на нем сверху, чувствуя себя властной и сильной.

Она не сняла рубашку, чтобы скрыть обгоревшую, слезающую кожу. Загар на лице объяснила слишком длинной велосипедной прогулкой. Матильда подразнила его, двигая бедрами. Лотто заводился от любого прикосновения. Теперь, когда он ослеп и онемел, все ощущения в его связанном длинном теле сплелись в ожидании. Когда придушенное кляпом дыхание стало достаточно тяжелым, Матильда опустилась на него изо всей силы, не заботясь, что это может причинить ему боль.

Она подумала – о чем?

Ножницы, разрезающие ткань.

Как же давно они этого не делали. Теперь это казалось ей непривычным.

Его поджарый живот напоминал корочку на crème brûlée[41]. Лотто сдерживался, и его лицо налилось кровью. Он мычал что-то и пытался освободиться от кляпа. Матильда вонзила ногти в его живот, оставляя кровавые следы в форме полумесяцев. Его спина выгнулась над матрасом, на шее вздулись голубые вены. Он кончил раньше нее, так что она осталась неудовлетворенной, но это не имело значения. Она вслепую нащупала что-то в темноте и каким-то образом все-таки вернула себе. Матильда подумала о тех словах, которые не дала ему высказать, о том, как они росли в нем, точно горы, пока он находился под ее давлением. Потом сняла с него повязку, но оставила кляп и поцеловала синяки на его запястьях. Взгляд, которым он смотрел на нее теперь, с промокшим комком во рту, казался насмешливым. Матильда наклонилась к нему и чмокнула между бровей. Лотто слабо придерживал ее за талию, и только когда она убедилась, что он больше не намерен распространяться о том, через что ему пришлось пройти, вытащила кляп у него изо рта. Лотто тут же сел и поцеловал пульсирующую венку у ее подбородка. Его тепло… как же она скучала по нему! Его тело было настоящей палитрой ужасных запахов. Он не стал нарушать тишину. Молча встал и направился в душ, а Матильда спустилась приготовить спагетти.

Puttanesca – распутный соус.

Не смогла устоять перед соблазном.

Спустившись вниз, он показал ей царапины, которые она на нем оставила.

– Дикая кошка, – назвал он ее тогда, и в его взгляде зажглась какая-то легкая грусть.

Наверное, так все должно было закончиться, но все же не закончилось.

Матильда продолжала следить за Лео Сеном с помощью Google. Когда за неделю до Рождества на ее экране появилась ужасная новость о гибели мальчика в холодном океане, Матильда поначалу испугалась. А затем ее грудь затопило ощущение собственной победы, триумфа, горячее и ужасное.

Когда она увидела собственное отражение в экране монитора – отвернулась.

Пока Лотто наверху с головой зарывался в новую пьесу, Матильда сходила в магазин «Стюарт» и купила газету. Она прятала ее до самого Рождества, а утром специально положила у зеркала возле входной двери, зная, что именно там Лотто, скорее всего, будет ждать Рейчел с детьми.

Он любил праздники, их радостное тепло всегда было созвучно тому теплу, которое он сам носил в себе. Лотто будет нетерпеливо выглядывать из окна на дорогу и, конечно, бросит взгляд на газету. И тогда поймет, что она все знает. Когда она услышала внизу его посвистывание, специально вышла из спальни и стала на верхних ступеньках лестницы, чтобы увидеть все собственными глазами. Лотто улыбался своему отражению, возясь у зеркала, затем повернул голову, чтобы лучше рассмотреть профиль, и тут случайно коснулся газеты…

Затем вгляделся чуть внимательнее и принялся читать. А потом побледнел и схватился за край столика, как будто боялся потерять сознание.

Задняя дверь, ведущая на кухню, открылась, и послышалась перебранка Рейчел и Элизабетт, а также довольный, полный нетерпения перезвон детских голосов. Пес зашелся счастливым лаем. Матильда специально откладывала этот момент до того, как все они появятся, – в компании родственниц Лотто не стал бы обсуждать все это и ухудшать ситуацию, произнося все это вслух. А если он не заговорит об этом сейчас, значит, не заговорит никогда.

И в тот момент Лотто вдруг поднял голову и увидел Матильду в зеркале.

Она наблюдала за тем, как он наблюдает за ней. На его лице проступило осознание и тут же исчезло. Он был напуган тем, что промелькнуло в ней в эту минуту, и не захотел больше смотреть на нее.

Матильда ступила на первую ступеньку, ведущую вниз.

– С Рождеством! – сказала она, спускаясь. Она была так чиста и пахла сосной. Чиста, как ребенок, и светла, как поток воздуха.

Как поет Флорестан в «Фиделио» Бетховена, опере, посвященной браку, «WELCHDUNKELHIER!»[42].