– С Войны возвращаются не так, как вернулась ты… люди забывают, просто просыпаются на утро, но это случается только после того, как их убивают. А ты не умерла, дуреха, ты выбралась, ты дошла до самого конца, и поэтому не проснулась, ничего не забыла. И поэтому ты пришла ко мне, чтобы убить. А твоя Ивон жива… давно уже ходит на привычную работу и не помнит этот кошмар…

Ивон холодела на ее руках в свете закатного солнца. Рыть ту могилу было очень тяжело – земля не поддавалась лопате, приходилось руками. А когда яма была готова, Ани долго не могла столкнуть туда труп – понимала, что должна, но попросту не могла собраться с силами. Она помнила не только ее закрытые обездвиженные глаза, но и то, как на бледное лицо упала первая горсть земли…

– …никто не умирает там, понимаешь? Ни один человек, только солдаты. А все «повстанцы» возвращаются домой. И ты вернулась…

– Почему?

Голос на мгновение прервался.

– Почему вернулась?

– Почему я туда попала?

Дэйн какое-то время молчал – не знал, что ответить? Выбирал наименее лживый ответ? Да и какая теперь разница…

– Я не знаю, как работает система – она отбирает людей сама. Тех, кто морально устал, кому нужны серьезные перемены, встряска…

– Встряска. Значит…

– Ани, не я придумал систему!

– Но ты ей руководишь.

– Да. Я ей руковожу.

Кажется, он тоже устал. Иногда ей казалось, что он не врет, что он обычный человек – мужчина, которому бывает тяжело, который способен любить, которому можно доверять. Было можно.

– Зачем эти три недели, Дэйн?

Часы снова замолчали. Затем признались.

– Это все док. Он сказал, что, если мы сможем показать тебе другую жизнь, «нормальную», тебе будет проще адаптироваться после того, как воспоминания вернутся.

– Добрые дяди.

– А что я должен был сделать? Что? Выкинуть тебя на улицу? Просто оставить на перекрестке? Или отвезти в твою квартиру, чтобы, проснувшись, ты поняла, что понятия не имеешь, как там оказалась?

– Может, ты просто боялся, что когда я все вспомню, то снова приду за тобой?

– Я устал этого бояться.

Какое-то время они оба слушали тишину. Думали. Затем Эльконто добавил:

– Наша с тобой «война» была бессмысленна. Я не хотел бить тебя, но и не дался бы так просто. А ты… Даже если бы ты убила меня, тебе стало бы легче? Они бы назначили руководить штабом другого человека, и тебе так никто бы и не объяснил, что с тобой произошло на самом деле…

Он сказал ей все, что хотел. Почти все.

Осталось немного – добавить, что каким-то совершенно непостижимым образом, он привык к ней настолько, что стал скучать. Привык так сильно, что стал строить дальнейшие планы, надеяться на совместное будущее. Глупость. То была непозволительная – и он знал об этом – слабость.

– Ты когда-то пообещала, что дашь мне десять минут.

– Я уже дала больше.

– Если я выйду отсюда, то покажу тебе, что твои друзья живы. Докажу это.

– А мне есть разница? Я уже похоронила их всех.

– Да, Ани. Тебе есть разница.

Там, в доме на пустыре, окруженном бочками и пустыми ящиками, в тесной бетонной комнате, Эльконто отнял руку ото рта и устало закрыл глаза.

Может быть, он врал? Изворачивался, чтобы оправдать себя? Хотел выиграть время, а после найти метод «отбелиться»?

Ей было плевать.

Ивон жива? Мертва? А есть ли теперь разница? Она похоронила ее, похоронила их всех, она прошла все это, прошла даже больше, и теперь, наверное, пришло время перешагнуть через это. Она не убьет его только потому, что устала убивать, устала жить и ненавидеть, просто… устала. От всего.

Давно надо было начать новую жизнь, перестать обижаться на судьбу, разогнуться, встать с коленей и найти в себе силы идти дальше, но нет – мешала злость, обида, хотелось мести, хотелось справедливости. А есть ли она вообще – справедливость? Или у каждого всегда своя правда?

Наверное, сил не было и сейчас, но жить дальше все равно придется. Да, ее поимели во все дыры, даже в те, которых отродясь не было у нее на теле. Ее ударили, а после игрались с ней, как со щенком, три недели – ласкали чужими руками, подбадривали лживыми словами, а теперь еще и убеждали в том, что события, которые она помнит – иллюзия.

Хватит. Пора уходить отсюда, пора заканчивать со всем этим и двигаться дальше. Если со всем этим не покончит она, то не покончит никто.

Сегодня она покинет этот дом, как и планировала. Оставит все вещи, уйдет – благо теперь есть куда – и начнет с самого сначала. С чистого листа.

Вот только…

Уходить надо так, чтобы не было за себя противно. Надо уходить, зная, что ты сделал все, чтобы после, вспоминая прошедшие события, ты мог чувствовать себя человеком. И имел право называть себя человеком. Плохим, хорошим? Просто человеком.

Что там сказал Эльконто – в соседней комнате есть аппаратура, способная распознать сигнал с его датчика? Пришла пора на нее взглянуть.

Морщась от боли в затекших коленях, Ани неуклюже поднялась с пола.

* * *

– Какой из сигналов тот, что идет с твоего чипа? Здесь, в рот тебе ногу, сотни сигналов со всего уровня. А то и не с одного…

Дэйн ушам своим не верил. А когда поверил, понял, что сидит в затхлой проклятой комнатенке и улыбается так широко, как улыбаются только идиоты. Глупо, счастливо, до боли в щеках.

– В правом верхнем углу. Маленькое окошко, зеленые цифры… Там должно быть восемь цифр – это зашифрованные данные. Перепиши их на лист и отнеси ко мне в кабинет. Там на столе стоит компьютер, загрузи его, найди программу «Карты». Я скажу пароль для входа в систему.

Она не ответила, но он знал, чувствовал, что процесс запустился. Сейчас Ани – старая или новая – кто ее разберет – выходит из подвала, идет наверх с листочком и сосредоточенным выражением лица, поднимается по лестнице, толкает дверь комнаты, куда никогда не позволяла себе заходить. Наверное, сейчас ей все кажется знакомым и чужим. Наверное, она ненавидит его и Стива, ненавидит их всех – он бы понял. Да он уже понял.

И все равно улыбался.

Это его Ани. Она не сдалась, она вновь решила действовать. Она… молодец.

* * *

Странно, но после принятых решений она вдруг почувствовала облегчение.

Может, потому что скоро все закончится или потому что куски раздробленной мозаики встали, наконец, на место? Некрасивой мозаики, неприглядной, но правдивой – ее собственной жизни. А, может, чувство облегчения возникло от того, что у нее, все-таки, есть собственный дом, и она скоро туда вернется? Всего лишь квартира – простая и убогая, но не чужая, своя.