Дон Педро улыбнулся и, повернувшись к Каверлэ, попросил:

— Объясните же ему, капитан, что вы не согласны. Каверлэ снова провел ладонью по забралу, словно это железо было его лбом, и, отведя Аженора в сторону, сказал:

— Мой храбрый друг, добрые товарищи, вроде нас, должны говорить друг другу правду, так ведь?

Аженор посмотрел на него с удивлением.

— Послушайте, — продолжал капитан, — если вы мне верите, выходите через вон ту маленькую дверь, что позади вас, а если у вас добрый конь, гоните его до тех пор, пока он не сдохнет.

— Нас предали! — вскричал Молеон, внезапно все поняв. — К оружию, граф, к оружию!

Энрике изумленно взглянул на Молеона и машинально Схватился за рукоять меча.

— Именем принца Уэльского, — вскричал, властным жестам простирая руку, дон Педро, который понимал, что комедия закончилась, — повелеваю вам, мессир Гуго де Каверлэ, взять под стражу графа Энрике де Трастамаре!

Не успел он договорить, как Энрике уже выхватил меч, но Каверлэ, на миг приподняв забрало, поднес к губам рог, и по его сигналу два десятка наемников набросились на графа, молниеносно его обезоружив.

— Приказ исполнен, — сказал Каверлэ дону Педро. — Теперь, государь, послушайтесь меня и уходите, ибо ручаюсь вам, что сейчас здесь станет очень жарко.

— Почему? — спросил король.

— Тот француз, что ушел через заднюю дверь, не позволит захватить своего господина без того, чтобы не отрубить в его честь несколько рук и не раскроить несколько черепов.

Дон Педро выглянул из палатки и увидел Аженора, который садился на коня, чтобы, по всей вероятности, отправиться за подмогой.

Схватив арбалет, король натянул его, вложил стрелу и прицелился.

— Хорошо, — сказал он. — Давид убил Голиафа камнем из пращи, посмотрим, убьет ли Голиаф Давида из арбалета.

— Подождите, государь, черт бы вас побрал! — вскричал Каверлэ. — Не успели вы явиться сюда, а уже во всем мне мешаете. И что скажет господин коннетабль, если я позволю убить его друга?

И он поднял вверх арбалет в то мгновенье, когда дон Педро спустил курок. Стрела полетела в воздух.

— При чем тут коннетабль? — топнув ногой, воскликнул король. — Из страха перед ним не стоило портить мой выстрел. Ставь западню, охотник, и поймай этого вепря, таким образом, охоте сразу придет конец, и лишь на этом условии я тебя прощу.

— Вам легко говорить! Взять коннетабля! Ну и ну! Сами попробуйте взять его! Черт побери, какие же болтуны эти испанцы! — заметил он.

— Полегче, господин Каверлэ!

— Я правду говорю, разрази меня гром! Взять коннетабля! Я, государь, человек нелюбопытный, но, даю слово капитана, охотно поглядел бы, как вы будете брать эту добычу.

— Но покамест нам досталась вот эта, — сказал дон Педро, показывая на Аженора, которого схватили и вели назад.

В тот момент, когда Молеон послал лошадь в галоп, один из наемников серпом перебил ей колени, и она пала, придавив всадника.

До тех пор, пока Аисса думала, что ее возлюбленный не участвует в борьбе и ему не грозит опасность, она не сказала ни одного слова и даже не пошевелилась. Могло показаться, что, сколь бы важными ни были интересы, спор о которых происходил рядом с ней, они нисколько ее не занимали; но когда безоружный, окруженный врагами Молеон подошел поближе, шторы носилок раздвинулись и появилось лицо девушки; оно было белее длинной белоснежной шерстяной накидки, в которую закутываются женщины Востока.

Аженор вскрикнул. Аисса выпрыгнула из носилок и бросилась к нему.

— Стойте! — закричал Мотриль, нахмурившись.

— Что все это значит? — спросил король.

— Это объяснение мне ни к чему, — пробормотал Каверлэ. Энрике де Трастамаре бросил на Аженора мрачный и подозрительный взгляд, который тот прекрасно понял.

— Вы можете объясниться со мной, — обратился он к Аиссе, — говорите скорее и громче, сеньора, потому что с той минуты, как мы стали вашими пленниками, до минуты нашей смерти, терять время нельзя даже пылко влюбленным.

— Нашими пленниками! — удивилась Аисса. — О, милостивый государь, все совсем наоборот, я не этого хотела.

Каверлэ чувствовал, что попал в весьма щекотливое положение; этот железный человек почти дрожал от страха перед тем обвинением, которое могли выдвинуть против него молодые люди, оказавшиеся в его руках.

— А мое письмо? — спросила Аисса молодого человека. — Разве ты не получил мое письмо?

— Какое письмо? — переспросил Аженор.

— Хватит! Довольно! — вмешался Мотриль; это объяснение явно не входило в его планы. — Капитан, король приказывает вам отвести графа Энрике де Трастамаре в палатку короля дона Педро, а этого молодого человека ко мне.

— Каверлэ, ты подлец! — взревел Аженор, пытаясь вырваться из тяжелых железных лап, которые держали его.

— Я предлагал тебе бежать, ты не захотел или захотел, но слишком поздно, что то же самое, — ответил капитан. — Право же, это твоя ошибка! Тебе ли жаловаться, ты ведь будешь жить у нее.

— Надо спешить, господа, — сказал дон Педро, — и пусть сегодня ночью соберется совет, чтобы судить этого ублюдка, который именует себя моим братом, мятежника, который утверждает, будто он мой суверен. Каверлэ, он предложил тебе два города, но я щедрее и жалую тебе провинцию. Мотриль, вызовите моих людей, через час мы должны быть в безопасности, где-нибудь в надежном замке.

Мотриль поклонился и вышел, но, не отойдя от палатки и десяти шагов, стремглав примчался назад, подавая рукой знак, который у всех народов означает просьбу помолчать.

— Что еще стряслось? — спросил Каверлэ с плохо скрываемой тревогой.

— Говори, добрый Мотриль, — велел дон Педро.

— Послушайте, — сказал мавр.

Казалось, все присутствующие обратились в слух, и на короткое время палатка английского командира превратилась в какую-то галерею скульптур.

— Слышите? — снова спросил мавр, все ниже склоняясь к земле.

Можно было в самом деле расслышать некое подобие раскатов грома или приближение группы мчащихся галопом всадников.

— За Богоматерь Гекленскую! — раздался внезапно суровый и громкий голос.

— Ага, вот и коннетабль, — прошептал Каверлэ, узнавший боевой клич сурового бретонца.

— Ага, вот и коннетабль, — нахмурившись, повторил дон Педро, который знал об этом грозном кличе, но слышал его впервые.

Пленники переглянулись, и на их устах промелькнула улыбка надежды.

Мотриль подошел к дочери, которую обнял и еще крепче прижал к себе.

— Государь, — сказал Каверлэ тем насмешливым тоном, которого он не оставлял даже в минуты опасности, — по-моему, вы хотели взять вепря; он явился сам, чтобы избавить вас от хлопот.