— Тогда, возможно, она — ответ для тебя, — ответила Бабушка, выждав некоторое время, чтобы быть уверенной в том, что это первому пришло в голову мне. — Путь приведет тебя к ней. Или же вы вместе найдете единый Путь.

— Но она ушла.

— Она с Наох.

— Я знаю.

— Наох — бес'мод.

— Бес'мод? — переспросил я. Это значило «ураган».

Бабушка кивнула, словно я открыл что-то новое в том, о чем мы говорим.

— И она очень могущественна. — Она коснулась своей головы. — Она заставляет людей терять друг друга, выбирать ее. Она питается их силой. Мийю захватил ураган. — Она чуть подняла руку, словно прислушиваясь к чему-то, чего я не мог услышать. — Ты — тишина, тишина в сердце урагана, Биан. Ей нужна твоя тишина.

Я не знал, понял ли я все, что она мне сказала.

— Но как мне найти ее?

— Следуй Пути.

— Но…

— Ойазин, — к нам подошел Хэньен. Он поклонился ей, затем прикоснулся к моей руке — гидраны, казалось, делали это привычно, по крайней мере по отношению ко мне. Хотят ли они этим попросить меня остаться на месте или же думают, что это единственный способ привлечь мое внимание? Он кивнул, приглашая меня последовать за ним.

Я посмотрел на Бабушку. Она глядела на меня, на ее лице, как обычно, ничего нельзя было прочесть. Я поклонился ей, она поклонилась мне. Я пошел за Хэньеном.

— Что она говорил о Наох? — спросил я. — Она сказала что-то насчет «урагана». Я не понял, что это значит.

— Это такая болезнь, — пробормотал Хэньен. — Она разрушает жизнь, самость… — Он провел рукой в воздухе, словно не мог отыскать слов, чтобы объяснить это мне.

— Ты имеешь в виду, что она сумасшедшая? — сказал я на стандарте.

— Мы так не можем сказать, — проворчал он, и я не знаю, было ли это замечанием в мой адрес или дополнением. — В нашем обществе было время, когда таких людей защищали. Если их мысли становились слишком изменчивыми, община собиралась и соединялась с ними, пока они не излечивались.

— Кто решал, когда кто-то… болен и ему требовалась помощь? — спросил я.

Он посмотрел на меня, словно я задал дурацкий вопрос.

— Каждый знал, — ответил он. — Мы были общиной. Мы были… — Он вздохнул, отвернувшись. — Сейчас слишком часто мы не лечим, не замечаем таких больных. — Его голос стал жестче. — И болезнь распространяется на тех, кто сомневается, кто несет в себе семена того же… сорняка души. Они питаются их раздробленными мыслями. Я видел целые группы общинников, морящих себя до смерти голодом. Замкнувшись в мысленную цепь, отрезавшую их от всего мира, даже от необходимости есть и спать, они оказываются не в состоянии спасти себя.

— И никто не замечал? — спросил я. Недоверие поднималось во мне, как ком в горле. — Как это возможно?

Кажется, что человек не обращает внимания на других людей, поскольку это для него так же естественно, как дыхание, поскольку он никогда не сможет переживать жизнь другого человека, если сам того не захочет. Но гидран…

Он пожал плечами:

— Мы называем себя общиной. Но мы перестали быть ею с того момента, как познакомились с землянами. Мы как облачные рифы, в которых прорыты шахты. Здесь, — он показал в направлении Фриктауна, — в замусоренной нашей истории потеряно все, чем мы были когда-то. — Он повернулся, его взгляд пробежал по линии горизонта. — Когда ФТУ уйдет, когда ваша экспедиция завершит свою работу, они заберут у нас этот последний риф.

— Ты знаешь это? — спросил я.

— Они не говорят этого даже себе. Но я видел мысли на самой поверхности их мозга. Они обещали нам, что этот кусочек священной земли останется нетронутым. Но они лгут себе, как всегда лгали нам.

Я стоял, взирая на развалины монастыря. Число раненых и спасателей уменьшилось. Пока я наблюдал, исчезла еще одна группа фигур.

— А что теперь? — спросил я наконец, переводя взгляд на Хэньена.

— Я должен поговорить с Дженасом Перримидом. — Его лицо помрачнело еще больше. — Он уже послал мне три сообщения. Я не знаю, как отвечать на них. Тем более после этого… — Он посмотрел на развалины и снова отвел взгляд. — Для этого найдутся слова в твоем языке? Ты знаешь этих людей — не твоих людей — лучше, чем я. Как человек говорит… со своим врагом?

Я покачал головой, опустив глаза.

— Как ты свяжешься с Перримидом, если в том возникнет необходимость? — Фриктаун не был включен в систему коммуникаций Тау, насколько я знал. И в то же время я сомневался, чтобы Перримид обладал телепатией.

— Он дал мне коммуникатор, которым я могу пользоваться. Он у меня дома.

— Он все еще работает? — удивился я.

Теперь он выглядел удивленным:

— Да. Только несколько часов назад мне пришло от него сообщение. Я не ответил на него, поскольку Совет не мог договориться, что отвечать. А затем это…

— Надо как можно быстрее ответить, — сказал я. — Ты не можешь ждать, когда решит Совет. Ты — единственный из них, кто хоть немного понимает, чего на самом деле хочет Тау. И ты прав. Я знаю несколько больше. — Я понял, сказав это, как много на самом деле я знаю о Тау, о Драконе, о кейретсу. Будет ли этого достаточно, чтобы сделать что-либо хорошее? — Возьми меня с собой.

Внезапно меня захватило нечто мощное, бросило в глубокую темноту, когда Хэньен поднял меня, как след мысли, и телепортировал…

Мы вернулись во Фриктаун: чуждые стены и мебель начали казаться мне привычными. Я побрел к ближайшему предмету, на который можно сесть — к изогнутой скамье, покрытой ковриками, и сел. На потертых ковриках был яркий узор на темном фоне.

Хэньен прислонился к углу резного деревянного кабинета, словно едва мог держаться на ногах, словно тащить меня как мертвый груз ему было тяжелее, чем Мийе. Я вспомнил, что сила дара гидранов — или телепатов-землян — никак не зависела от их физической силы или размеров.

Он взглянул на меня, отвел глаза, словно мой вид причинял ему боль. Или, может быть, он вошел в контакт с моим мозгом, и это заставило меня отвернуться.

Это был дом Хэньена. С того места, где сидел я, нельзя было определить, насколько он просторен, но, по сравнению с монастырем и теми комнатами, в которых я был с Мийей и патриотами, комната была богаче. Это впечатление создавали мебель, ковры, портьеры, резные деревянные рамы. На полу был выложен причудливый мозаичный узор, который повторял узоры на стенах старых домов города. Я так и не узнал, руками они укладывают каждый кусочек стекла или керамики или же складывают их в узор мыслью. Мне представились свободно парящие в воздухе, подобно облачным китам, фрагменты мозаики, укладывающиеся на пол под влиянием искусной мысли.