Казаки не митинговали. Они держались спокойно. Считались стойкими войсками.

Но началось с них.

Казаки Горско-Моздокского полка получили с Терека тревожные письма. Вдоль Сунженской линии горцы заспорили с казаками, схватились за оружие – идут бои. Станицы горят, шесть из них уже разрушены до основания.

– Вы защищаете родину где-то в Персии, далеко, а тут родные очаги разрушены, а жена твоя, казачка, против ингушей уже с винтовкой… Имущество разграблено, кое-что спрятали, а дом сгорел. Степана убили, а Доценко пропал совсем.

К Баратову приехала из полка делегация – офицер и пять казаков. Баратов по телефону просил меня срочно приехать в штаб.

Прапорщик, по-видимому, робел перед командиром корпуса. Казаки мрачно молчали.

Набрались храбрости.

– Вот, ваше высокопревосходительство. Полк постановил домой идти. Просит разрешения, чтобы не самовольно.

– Дозвольте, ваше превосходительство, домой «иттить». Какие известия!

Мне сразу стало ясно, что казаки вынесли категорическое решение уходить с фронта, но пришли к Баратову, чтобы на всякий случай прикрыться его согласием; а если и не согласится, то уйдут все же с его ведома.

Баратов говорил:

– А если я не позволю? Как же так? Взять и самовольно уйти. Но я не имею права вам разрешить уйти. Мы же все, казаки, и солдаты, и офицеры, находимся здесь не по своей охоте. Ведь чтобы оставить фронт, нужно иметь приказ от главнокомандующего.

– Так точно, ваше высоко… только полк решил…

Баратов уговаривал, убеждал, доказывал, угрожал, говорил шепотом и кричал:

– Ваши деды и отцы… Позор…

– Полк постановил все равно идти домой, только просит Вас…

Говорил и я… Напрасно.

– Что же вы хотите? Если вы хотите с разрешения начальства, – я не могу разрешить, а если хотите сами, то зачем же вы пришли сюда?

– Полк все одно уйдет. Решил выступление на завтра.

– Да ведь поймите вы, если отпустить вас, то, значит, надо отпустить всех. Вы понимаете, – тогда оголится весь фронт!

Порешили на том, что командир корпуса запросит Тифлис, а если ответа через два дня не будет, казаки могут уходить. Делегация ушла, а Баратов упал в кресло и плакал…

* * *

– Домой!

– По домам…

На фронте стоял стон, и не было силы, чтобы его остановить. Корпусный комитет, комиссариат и штаб корпуса были завалены петициями, телеграммами и осаждались делегациями, приехавшими просить об отводе войск в Россию. Штаб передавал все по команде в Тифлис, но оттуда ничего не отвечали.

Приходили телеграммы по адресу: «всем, всем, всем», за неизвестными подписями, с предложениями бросать фронт, мириться самим частям с неприятелем.

Новые лозунги: «мир на фронте, война в тылу», «мир хижинам – война дворцам», манили и дразнили, мешали воевать, работать, есть и спать…

Телеграммы о перемирии.

Красокар предлагал избрать делегатов от корпуса и совместно с представителями штаба отправиться к туркам для заключения перемирия. К такому-то числу.

– Куда?

В главный штаб турецких войск.

– О, радость… Ведь три года войны! Война кончается…

– А победа? Где же победный конец?

* * *

В составе корпусного комитета не все шло гладко. Появились новые члены комитета – большевики. Некоторые из горячих сторонников Временного правительства вдруг стали его врагами, другие – молчаливые и тихие – вдруг заговорили, да как? Комитет раскололся почти пополам. Казаки держались дружно, образовали казачью фракцию и стояли на «государственной» точке зрения. Против большевиков, против самовольного ухода с фронта.

Остальные члены комитета – тоже объединились, но большевиками себя не называли. Лидеры нового объединения проявили еще в октябре, во время предвыборной кампании в Учредительное собрание, большую активность. Говорили речи и вывешивали плакаты. Они проводили в Учредительное собрание список большевиков, составленный в Тифлисе. Действовали робко, а в декабре подняли голову. Заседания корпусного комитета вдруг стали бурными. На фронте с турками было полное затишье, зато на политическом фронте начиналась буря.

Где-нибудь на питательном пункте не было сахару. Запрос в комитете.

Из-за недостатка персидского серебра не выплачено солдатам жалование – скандал. Виновата империалистическая буржуазия и ее агенты – генералы и помещики.

– Едущим в отпуск в Россию надо дать винтовки.

– Да ведь они же в отпуск едут, зачем им винтовки? И как давать винтовки в тыл, когда у нас на фронте недостаточно оружия.

– Вы продались англичанам. А в России оружие нужнее, чем здесь…

– Да зачем же в России оружие?

Молчание, а посмелее говорили:

– Да ведь мир хижинам…

Двор корпусного комитета походил на вооруженный лагерь.

Через Хамадан с фронта проходили тысячи солдат с отпусками, командировками, пропусками.

Проходили армяне, грузины, мусульмане…

В штабе были получены телеграммы из Тифлиса – образовалось Закавказское правительство. Турки угрожают границам. Для защиты Кавказа и сохранения фронта создаются национальные войска.

– Из всех частей отберите грузин, мусульман, армян. Формируйте из них по национальному признаку команды, отряды, роты. Командируйте их в распоряжение командного состава Закавказского правительства.

Пытались формировать в Казвине. Выходило плохо… Ряды в частях таяли. Из Керманшахского и Курдистанского отрядов потянулись новые группы солдат, новые просители. Они толклись во дворе и помещениях комитета, пытаясь разрешить свои неразрешимые нужды. Они просили, требовали, ссорились, надоедали, мешали членам комитета работать. На собраниях комитета, открытых для всех, они прерывали членов его во время речей репликами и криками. В сношениях с такими солдатами комитет решил взять твердый тон.

События нарастали. Революция углублялась…

В неудачный момент приехал французский генерал Ля-Гиш.

Слава о наших победах в Персии в шестнадцатом году докатилась до Франции, и пока при Ставке французских войск решали, кого послать для связи, мы отскочили как пружина назад от Багдада и Ханекена. Потеряли Керманшах, стали нетвердо у Биссутуна и ждали пополнений и подвоза снаряжения из России и корпусного тыла. Баратов куда-то уехал из штаба; просил Сниткина и меня принять именитого французского гостя.

Где уж тут принять, когда отступление продолжается! Наговорили кучу бодрых слов, выслушали столько же любезностей, угостили завтраком и предоставили генералу самому разбираться в обстановке.