Во взоре женщины появилось нечто похожее на смущение.

– А как ваша фамилия? – спросила она.

– Алексеев моя фамилия, – сказал я, – а зовут меня Геннадий.

– Не слышала о таком! – сказала женщина и загородила собою вход в буфет.

Понурясь, пошел я к гардеробу, оделся и вышел на свежий воздух.

24.11

Сон.

Пасмурный вечер. Дорога. Голое унылое поле. Впереди на дороге меня кто-то ждет.

Подхожу. Лицо человека кажется мне знакомым, но не могу вспомнить, где я его встречал.

– Кто ты такой? – спрашивает человек.

Я хочу ответить, но вдруг понимаю, что ответить не в силах, что я не знаю, решительно не знаю, кто я такой.

Все поле покрывается моими фотографиями. Их множество, и они разные: на одной я еще грудной младенец, на другой – прекрасный юноша со спокойным светлым лицом, на третьей – глубокий старец с бородой патриарха. Ветер шевелит фотографии, и они зловеще шелестят.

«Откуда их столько? – думаю я. – К тому же все разные!»

– Тебя ищут! – говорит человек. – Ты разрушил Храм Христа Спасителя.

– Это неправда! Меня оклеветали! – кричу я. Но человека уже нет. Он превратился в статую Рамзеса Второго. На губах Рамзеса подобие улыбки. Порыв ветра подхватил фотографии, и они стали медленно кружиться вокруг меня, все так же шелестя.

15.2

Читая античных поэтов, поражаешься обилию информации, заключенной в стихах и не имеющей подчас никакого отношения к теме. Здесь и мифология, и история, и современная политическая жизнь, и литература. Имена, географические названия, намеки на известные современникам события и сюжетные коллизии бесчисленных легенд мелькают на каждой странице. Иногда это утомляет.

17.3

Беседа с главным редактором издательства.

Редактор: Я прочел вашу книгу. Поэма хороша, а стихи мне не понятны. По-моему, в них нет никакой художественности. Может быть, у вас есть другие стихи, получше?

Я (ковыряя ногтем уголок папки): Видите ли… некоторые полагают, что, наоборот, стихи лучше, чем поэма. В рецензии-то о поэме ни слова, а стихи рецензенту понравились…

Редактор: Хорошо. Я не хочу решать этот вопрос единолично, возможно, что я ошибаюсь. Привлечем на помощь еще одного рецензента. Для объективности. (Протягивая мне руку.) Рад был с вами познакомиться!

Однажды он уже говорил мне эту фразу. У него плохая память.

2.8

Я угодил в плен. Стараясь вырваться и спастись, я делаю отчаянный рывок и несусь в неизвестность сломя голову. Выдыхаясь, я сбавляю шаг, останавливаюсь и вижу, что стою там, откуда начал свой бег. Я бегаю, описывая круги. Кажется, это и называется муками творчества, будь они прокляты.

Через дорогу ползет навозный жук. Весь черный с синим отливом. Ползет он с большим трудом – в заднюю ногу его вцепились два муравья. Они выбиваются из сил, стараясь остановить жука, но это им не удается – жук слишком велик, он тащит муравьев за собой по дороге. Он не пытается от них освободиться, не пробует отогнать их, а просто тащит их как некий мертвый груз, как тяжкое, но, увы, неизбежное бремя. А муравьи упорствуют и не бросают ногу жука. Их карта бита, но они упорствуют.

Странно, что снующие неподалеку другие муравьи не замечают их героизма и не идут на помощь.

И зачем муравьи напали на жука? Жук неплохой, с виду добрый.

7.12

История опровергла Достоевского. Его России не было. Была другая, совсем другая Россия, которую он не видел.

Ожесточенное его русофильство – от зависти, от тайной жгучей зависти: там, на Западе, так хорошо, а Россия такая несчастная.

– Несчастная, грязная, убогая, а все равно лучше Запада! Все равно лучше!

Как дети, упрямые и обидчивые.

9.12

Эрмитаж. Картины импрессионистов из французских музеев. Иконы Кипра. Античная керамика.

Тихая пустынная Миллионная. Теребеневские атланты. Ноги атлантов. Пальцы на их ногах.

Зимняя канавка. Красиво до неестественности. Конечно – театральная декорация. И Нева там, в арке, и полоса крепостной стены – все, все нарисовано. Ловко! Хороший художник!

Снова разрыв домов слева, еще один задник с прекрасно написанной Петропавловкой. Теперь она уже во всей красе, со шпилем, с куполами. Запорожский переулок. Почему, собственно, Запорожский? (Екатерина? Конец запорожской вольницы?)

Оттепель. Тепло и солнечно. В декабре это редкость. Лед Мойки грязен и забросан всяким хламом. Около набережной на льду валяется фанерный стенд с фотографиями. На нем надпись: «Область применения плит». Судя по фотографиям, речь идет о железобетонных строительных плитах. Рядом бутылка из-под водки и рваная раскрытая книга с живыми шевелящимися страницами (ветер).

По крыше Конюшенного ведомства ходит человек. За ним виднеются луковицы храма Воскресения.

Над Летним садом луна, желтая, как лимон (солнце и, однако, луна!). Лимон не слишком свежий, на нем пятна.

По аллее Михайловского сада идет женщина с детской коляской. Женщина толкает коляску, и та уезжает далеко вперед. Женщина, не торопясь, догоняет ее и снова толкает. Молоденькая совсем женщина, девчонка еще. Скучно ей гулять с коляской.

Моя дочь живет на свете уже девятый день. Появилось какое-то новое существо, таинственное, небывалое существо, и оно – моя дочь. Я ее еще не видел. Но знаю, что она появилась, возникла в этом мире. И это чревато для меня многими неведомыми последствиями.

12.3

Мартовское солнце бьет в глаза. Какое блаженное ослепление! Как сладко жмуриться и идти против солнца!

Весь город завален снегом. Он свежий, чистый, вчера только выпал. И вот у всех на глазах он торжественно и картинно тает.

Снег сбрасывают с крыш. Целые лавины обрушиваются вниз. Огромные сосульки разбиваются об асфальт в мельчайшие ледяные брызги.

Крики дворников, скрежет их алюминиевых лопат, хохот и визг ребятишек, свист голубиных крыльев, солнечные зайцы на стенах домов. Улицы млеют в светлом колеблющемся тумане.

16.3

В. я встретил на улице. Она обрадовалась страшно, кинулась ко мне, но вдруг поскользнулась и упала. Стал ее подымать и вижу – у нее нет левой руки, рука лежит отдельно на асфальте, ровнехонько, будто бритвой отрезанная. «Вот, – думаю, – какое несчастье! Ужас какой!» В. говорит: «Ничего, не так уж и больно. Пошли пройдемся!» Я беру ее руку под мышку, и мы идем по улице. В. мне говорит что-то веселое, на ходу льнет ко мне, все норовит поцеловать в губы, а мне ужасно неловко идти с ее рукой под мышкой – все же видят. Из отрезанного конца сочится кровь, видны сухожилия и розовая косточка (как на мясе в магазине). «Ничего, ничего! – говорит В. – Ты только не прижимай мою руку к пиджаку – запачкаешь». – «Пора бы уж и проснуться!» – думаю я и просыпаюсь.