Перейду к этому ЧП. Кой-какие меры я сразу принял, получив радиограмму из Беле. Послал за милиционером – он тут на все озеро один. «Пожалуйста, говорит, только мне нужно указание из района». Какие безобразия у нас все же творятся! Казалось бы, с милиции должен начинаться порядок, но что получилось на деле? Звоню из поселка в район, докладываю – так, мол, и так, звонит руководитель объекта Сонц, нужно арестовать одного человека. «Кого?» – «Рабочего из Бийска Жамина». – «Знакомая птица. Он у вас? А в чем дело?» Объясняю. «А где случилось происшествие?» – «Где-то на Кыге», – говорю и слышу в ответ: «Мы этим делом заниматься не будем». – «Почему?» – «Не наш район».

Вот уж никогда не думал, что в милиции бюрократизм! Это верно, что партия Симагина работала на территории Улаганского аймака, но, чтобы пробиться к ней из Улагана, надо несколько суток тащиться по Чулымшанской долине на лошадях, потом по озеру и снова в тайгу. Есть другой путь, но им не легче – по Чуйскому тракту через Семинский перевал до Горно-Алтайска и Бийска, и тут машиной триста километров, если не будет вертолета, а его точно не будет в такие дожди. Я все же потребовал послать радиограмму в Улаган, но из района ответили: «Посылайте сами, дело от вас исходит».

Конечно, если б я сам прибыл в район да зашел куда следует, живо бы зашевелились, но мне надо было сюда ехать, на место. Какие все же формалисты! Как бы там ни было, преступник-то на территории этого района! Кто его должен арестовывать? Позвонил я прокурору, но его не было, вызвали в Барнаул. А тут такая связь, что нервы другой раз не выдерживают. Бросил я это безнадежное дело, послал радиограмму в Беле, чтобы все наличие людей немедленно уходило в тайгу, на поиски. Кроме того, заказал вертолет и попросил обком партии, чтоб помогли его скорей выбить. Сам сел на катер и поплыл. Какого это числа было? Да, девятого, в четверг.

Шестьдесят километров, далеко ли? Прибыл. Мои все в поисках, а этот Жамин тут. Убежать ему некуда, хотя он поначалу и рвался в тайгу. И зря удерживали – он сразу бы свою вину обнаружил. Смотрю на него и опять думаю: зверь! Глаза просто едят, и рожа вся зачернела под черной щетиной. Брови рассечены, глаз один заплыл, а под ним желтое пятно. Очень может быть, что они там, в тайге-то, из-за пустяка поссорились, а все эти «бывшие» свирепеют моментально и не помнят себя. И тут еще одна подробность – у причала шепнули мне, будто у Жамина отобрали нож, посмотрели под лупой и заметили кровь. Короче говоря, дело темное, даже очень.

Что ж, милиции нет, но порядок-то должен быть. Собрал я кой-кого из здешних и сразу снимаю допрос. Он сидит на земле, на меня не смотрит, все на озеро да на горы, только иногда как глянет в глаза – ну, думаю, не хотел бы я с тобой в тайге вдвоем остаться, без свидетелей.

– Расскажи, как было дело, – говорю я, покончив с обязательными формальными вопросами, но подозрение закралось сразу, потому что он начал что-то крутить с фамилией – будто он и не Жамин. – Рассказывайте по порядку!

– Да что рассказывать-то? – отвечает. – Я думал, он давно здесь.

– Вы подрались там?

– Вот еще!

– А почему же брови у тебя разбиты? А? Почему?

– Почему, почему!..

– Ну? – не отстаю я.

– Ночью лез по круче и оборвался.

Чувствую – врет. Царапины были бы, а у него кровоподтеки, и глаз заплыл. Про глаз он сказал, что клещ в тайге впился, но я сразу понял, что он крутит. Нет, надо его щупать разными вопросами.

– Вы зачем шли?

– Жиры и сухари кончились. Из консервов одна сгущенка осталась, и то не хватит.

– А работы там еще много?

– Начальник говорил, что на неделю, самое большее – на десять дней.

– Так. Но ты не ответил на вопрос. Ты-то лично почему ушел из партии?

– Расчет брать.

– Раньше срока?

– Ну да.

И тут я понял, что начинаю ловить его. Какой-нибудь вопрос все равно должен был его раскрыть, а как же иначе? Смотрите – он же не мог брать у меня расчет, если наряды не закрыты, а все они в партии. Без денег этот народ не уходит. И паспорт его был передан Симагину, а куда он без паспорта? Я решил постепенно вести допрос, через мелкие подробности. Спрашиваю:

– Как же ты без расчета ушел?

– Инженер нес ведомость.

– Может, ты даже знаешь, сколько тебе причитается?

– Без вычетов двести десять рублей с копейками.

– За месяц?

– А вкалывали-то мы как?

– Это еще надо проверить… Ладно, говори, где Легостаев?

– А я знаю? Кричал, кричал – там река шумит…

– Какая река?

– А я знаю? Кыга не Кыга…

– Ну хватит, Жамин, – решил я поближе к делу. – Дай-ка паспорта.

– Какие паспорта?

– Твой и Легостаева.

– У меня их нет.

– Где же они?

– У него… И журналы таксации у него. Брось, товарищ Сонец, надо искать идти, а вы тут второй день меня держите.

Это он меня так назвал: «Сонец». Ишь ты, товарища нашел!

– Гражданин Жамин, – сказал тогда я. – Мне одно неясно – зачем ты решил взять досрочный расчет. А? Молчишь? Почему раньше срока от артели ушел?

Он посмотрел по сторонам, и видно было, что ему все на свете противно.

– Вы поняли мою мысль?

Он продолжал молчать. И тут я решил прямо спросить его насчет ножа.

Подошел к нему, руки на плечи положил и гляжу в глаза. А все остальные смотрят на нас.

– Про финку, – говорю я, – ты забыл?

– А что, – вроде растерялся он. – Ваши ее отобрали.

– Заешь ли ты, что на ней следы крови остались?

Тут он вскочил, посмотрел на всех своими бешеными глазами, на меня тоже, и сел.

– Под срок подводите?

– Сознаешься? – в упор спросил я его.

И тут он меня матом. Длинно и заковыристо, а сам чуть не плачет.

– Тихо, тихо, – говорю я ему. – За все ответишь. Иди гуляй пока…

Он пошел через огород к чуму, а я стал думать. Все выходило хуже некуда. Тут еще деловые соображения нельзя было откидывать. Беда с Легостаевым – большая беда, но если пропадут журналы таксации – значит, всю работу в долине придется повторять. В этом году уже не успеть и, кроме того, грозит огромный перерасход денег на перетаксацию. Вообще-то с Симагиным и так назревала проблема – все партии уже работу закончили, начали выбираться из тайги, а эта, самая дальняя и важная, затянула сроки; и у меня все время болит душа, что они там не так посчитают размер пользования и подрежут под корень экспедицию.

И мне грозят серьезные осложнения перед пенсией. Даже боюсь думать о моих детях. Я всю жизнь делал для них все, что мог, и случись сейчас что-нибудь со мной, как это скажется на их судьбах? Дороже детей нет ничего на свете, хотя у меня и есть к ним претензии.