— Дуэль! Дуэль! — Он грудью наступал на меня, и я, как всегда, видел глубокую ямочку на его подбородке, уподоблявшую его лицо яблоку.

— Гамильтон вас вызвал?

Монро рухнул на стул. Алексис без его просьбы принес ему бренди. Он залпом его выпил.

— Нет, он сам приехал вчера ко мне. Когда я сказал, что никакого отношения не имею к этому памфлету, он обозвал меня лжецом.

— Господи! — Джентльмены не разговаривают так друг с другом, если только они не приготовились к смерти: таков был в те времена кодекс чести. Хоть Гамильтон всю жизнь провел среди богачей и элиты, он до конца дней остался изгоем из-за своей незаконнорожденности и, пользуясь красивой внешностью и умом, добивался того, что было ему необходимо. Вечно он старался очаровывать глупых старцев. Я думаю, такое постоянное угождение другим обострило его гордость и толкало на подлости. Он боролся с врагами пером и речами, но не шпагой.

— Я прошу вас быть моим секундантом. — Монро снова налил себе бренди. Во время Революции, в бытность свою адъютантом лорда Стирлинга, он, естественно, научился пить. Но в отличие от благородного патрона он научился не пьянеть, ибо на адъютанта ложится обязанность укладывать генерала в постель и сажать его на другое утро в седло.

— Я абсолютно уверен в вашей беспристрастности, чести и в дружеском расположении ко мне. — Я растрогался, совсем забыв про то, какую роль он сыграл, чтобы лишить меня пять лет назад вице-президентства.

— Что ж, я согласен. Однако, мне кажется, дело можно разрешить, не прибегая к… какое будет оружие?

— Пистолеты. — Легкий всхлип, Монро словно подавился.

— В одном я уверен совершенно: Гамильтон отнюдь не горит желанием стреляться, он не такой, как мы с вами.

Монро взглянул на меня с благодарностью. Это «мы с вами» ему польстило.

— Мне кажется, — продолжал я, — надо послать ему объяснение, которое он имел бы возможность принять…

— Я сказал все, что мог. Я даже вручил ему письменное заявление, в котором подчеркивал, что мы поверили ему на слово, без доказательств, что он виновен в адюльтере, но не в спекуляции.

— Другими словами, вы просто-напросто обвинили его во лжи.

— Не во лжи. Я только напомнил ему, что мы никогда не просили у него доказательств. Мы просто прекратили расследование.

Я нашел выход. Написал проект обращения Монро к Гамильтону, где снова подтверждалась непричастность Монро к памфлету Каллендера — Бекли (Джефферсона) и прямо указывалось, что, когда джентльмен утверждает, что говорит правду, у другого джентльмена нет иного выбора, как ему поверить. Эту палку о двух концах я изобрел очень мудро.

— Насколько я знаю Гамильтона, он будет счастлив избежать дуэли.

— Вы так считаете? — Монро сомневался, он уже видел себя мертвым на Джерсийских холмах. Да и кто бы чувствовал себя иначе перед дуэлью?

Я устроил встречу с Гамильтоном в таверне капитана Аорсона на Нассау-стрит. Этот славный капитан воевал рядом со мной в Квебеке и был в таком восторге от нашей ратной молодости, что таверна почти всегда пустовала, ибо закаленные бойцы боялись его воспоминаний и обращались в бегство, лишь бы не слушать снова и снова, как он штурмовал Квебек бок о бок — как он рассказывает — с Монтгомери и со мной. Но я-то действительно был в Квебеке и потому избавился от его воспоминаний и мог наслаждаться приятной таверной, не боясь, что мне будут надоедать.

Я приехал первый, устроился в тихом уголке, заказал испанский кларет, которым увлекался в те времена (пока не отведал настоящего).

Гамильтон явился через несколько минут, как всегда подтянутый, немного располневший по сравнению с тем временем, когда был министром.

— Ужасное происшествие, мой дорогой Бэрр! Ужасное! — Он сел возле меня, тоже взял бокал с кларетом. Я заметил, что рука у него дрожит. Трудно сказать, кто больше нервничал, Монро или Гамильтон. — Вы знаете, как я не одобряю дуэлей!

— Не замечал. Помню, вы вызвали Чарльза Ли и потом командора Никольсона, а сейчас вызываете Джеймса Монро.

— Но что делать? Вы же видели клевету, которую написали обо мне ваши друзья-республиканцы.

Тогда я рассказал ему, как Монро клялся мне, что не нарушил обещания, данного Гамильтону.

— И вы ему верите?

— Безусловно.

— Кто же виноват в том, что все это опубликовано?

— Понятия не имею.

— Масса Том? — У Гамильтона даже голос задрожал от неприязни к Джефферсону.

— Бесполезно строить догадки. Я, откровенно говоря, заинтересован лишь в одном — помешать дуэли между вами и Монро.

— Я в лицо назвал его лжецом. — В голосе Гамильтона вдруг прозвучало раскаяние, а ведь он-то всегда считал себя правым и посему разрешал себе говорить все что заблагорассудится, не боясь кого-либо оскорбить.

— Вы сделали глупость.

— Вы действительно не считаете его лжецом? — Гамильтон мгновенно увидел выход из западни, и я помог ему из нее выбраться. Я показал ему послание Монро. Он взглянул на него (Гамильтон удивительно быстро читал). Нахмурился. Улыбнулся. Грозу пронесло. — Я могу это принять.

— Мы обсудим все с вашим секундантом.

— Вы очень любезны, Бэрр.

— Знаю.

Гамильтон улыбнулся мне своей обворожительной мальчишеской улыбкой.

— Нельзя позволять, чтобы кто-то становился между нами. — В его словах звучала пусть минутная, но неподдельная приязнь.

— Но кому это нужно? — спросил я невинно. — Ведь оба мы уже не занимаемся политикой.

— Вы очень остроумны, Бэрр. Пойдемте. Проводите меня до таверны «Сити».

Вместе мы пошли по Нассау-стрит и, перейдя Пайн-стрит, вышли на Бродвей. Продвигались мы медленно, нам мешала толпа, многие хотели приветствовать лидера федералистской партии (хотя его влияние в партии ослабевало из-за враждебности президента Адамса), и многие проявляли интерес ко мне как к лидеру республиканских сил в штате (меня снова выбрали в ассамблею несколько месяцев назад). Будучи политическими соперниками, мы по-прежнему оставались и практикующими адвокатами, и нам приходилось иметь друг с другом дело в суде и за его стенами. Думаю, до какой-то степени мы даже сблизились в те дни.

Гамильтон пытался навести разговор на Джефферсона, но я не попался на эту удочку.

— Конечно, я подозревал Монро. Но раз он невиновен — а мы ведь согласились, что он невиновен, — добавил он поспешно, — тогда ответственность за все несет Джефферсон. И я знаю, почему он это сделал. А вы?

— Не уверен, что Джефферсон имеет к этому отношение. — Я осторожничал.

Гамильтон пустился во все тяжкие:

— Из-за миссис Уокер.

— А кто такая миссис Уокер?

— Естественно, жена мистера Уокера, бывшего друга Джефферсона.

Я вспомнил этого джентльмена. Его, чтобы заполнить вакансию, назначили сенатором от штата Виргиния.

— Мистер Уокер очень злился на Джефферсона за то, что тот