Дома в кровати вспомнила заведующего второй хирургией. Любил дядька проехаться по молодым докторам, особенно по новому нейрохирургу Сухареву.

— Вот же сволочь… а, Слава Дмитриевич?! Ведь по краешку сегодня прошелся… кто ж на себя такие опухолины берет, почти на полбашки, мать твою за ногу… Везунчик, точно… На низком бреющем полете, как говорится… Упрямый, паразит.

Костик всегда вставал на защиту единственного друга и незамедлительно вступился за смертельно уставшее после шести часов операции тело. Славка валялся рядом на диване и не подавал никаких признаков жизни.

— Больной живой и по ходу с головой остался; как реаниматолог говорю — рефлексы на месте. Берите свои слова обратно, Сергей Михайлович.

— Еще чего. Вот завтра и посмотрим, что там от головы осталось. Пойду в кабинет, подремлю; если что, на мобильный. Эх, молодые еще, зеленые…

Все новогодние каникулы я продолжала ходить к моей соседке каждую ночь, стараясь сократить время пребывания до минимума. Пара слов и никаких объяснений. Кроме грызущего чувства вины возникла еще одна неловкость — ребенок ожил, а вместе с ним и любопытство. В ожидании ночи она явно не думала ни о чем, кроме меня и моего волшебного мешка, содержимое которого я тщательно собирала и уносила после окончания очередной экзекуции. Потому она задавала вопросы, хоть и крайне интеллигентно, но весьма упорно. Конечно, она имела полное право знать — странный человек, незнакомый русский язык, непонятная одежда из непонятной ткани, чудная сумка, такая тонкая и странно блестящая.

Большой толстый полиэтиленовый пакет из «Икеи». Полезная вещь в любом хозяйстве.

Известно из личного опыта — легче поверить в собственное безумие, если бы только не одно «но» — следы от уколов на теле, и возвращение в жизнь с самого края пропасти. Одно плохо — ночной гость оказался неразговорчив. Теперь, когда появились силы думать и спрашивать, странная женщина в непонятном мужском трико почему-то потеряла желание что-либо объяснять. Почти ничего не говорила, старалась не смотреть в глаза, делала свое дело и поскорее уходила прочь, в неизвестном направлении.

Пятнадцатого января две тысячи шестнадцатого года состоялись похороны Костика. Тринадцатого числа ровно в семь утра он уехал на работу; вечером около шести вернулся домой и после ужина вышел на лестничную клетку с неизменной пачкой «Мальборо» в верхнем кармане рубашки. Костя Захаров успел выкурить полсигареты; его тело оставалось лежать на холодном полу еще час, до прихода жены. Однако нет худа без добра; при вскрытии выяснились утешительные факты: все произошло мгновенно и почти безболезненно, потому что случилась тромбоэмболия легочной артерии. Всего несколько секунд, как выстрел в затылок; человек даже не успевает сообразить, что жизнь кончена. До конца дня новость разлетелась по всем, кто был причастен к Косте и его семье. Народ снова ругался на нашу треклятую российскую медицину, а потом на Ирку Асрян и ее буржуйские «Мальборо». Но Ирка умела держать удар и прокомментировала ситуацию кратко и предельно точно:

— Слава богу, что так быстро. Без наркотиков, без памперсов, а то еще и желтухи с кишечной непроходимостью.

Мы стояли около промерзшей дырки в земле и ждали, когда жена Костика выплачет последние слезы и можно будет закрыть крышку гроба. Мужчины отдельно, дамы рядом с Ириной и дочерьми. Вокруг царило точно такое же ощущение безысходности, как тогда, когда хоронили деда. Пришли все друзья, весь народ из нашей бывшей больницы, вся хирургия, вся реанимация; еще много людей из Костиного офиса и старенькая одинокая мама с такой же старенькой теткой. Не было только одного человека — Славка оперировал в Германии; он должен был вернуться только через три дня. Асрян топталась позади меня и недовольно сопела в затылок:

— Сухарев что, испугался?

— Он в Берлине.

— Ну и хорошо. Не хватало еще с Сергеем столкнуться нос к носу.

— Слушай, ты на самом деле думаешь, что это имеет теперь хоть какое-то значение?

За много лет это был самый короткий диалог между мной и Асрян; он отличался еще и тем, что впервые Ирка не оставила последнее слово за собой.

Вторые похороны состоялись через три дня, по приезду доктора Сухарева из Германии. На них присутствовали только я, Слава и Костик. Как назло, было очень холодно, ледяной ветер гулял по большому пустому пространству; вдобавок я не сразу вспомнила, как пройти, и мы потратили минут пятнадцать на поиски. Когда нашли Костину могилу, уже насквозь промерзли. Какое-то время стояли молча, слезы катились сами собой, а потом Елену Андреевну прорвало.

— Слава, знаешь, когда мы с тобой расстались, мне сон приснился. Как будто ты разбился на машине; и вот твои похороны, народ с отделений, твоя мама, какая-то девушка рядом с ней плачет, а я прячусь за деревом, как прокаженная, метрах в тридцати. И не могу подойти ближе, вдруг кто-то узнает, удивится моему приходу, или чего еще похуже — подойдет, начнет разговаривать. А на самом деле вот какие похороны случились… Разве мы могли даже подумать тогда? Посмотри, что теперь произошло. Костик столько лет жил на краешке наших жизней, твоей и моей, а теперь мы с тобой — живем на краешке жизни друг друга.

— А ты не суди — ни нас, ни Костика. Это теперь последнее дело.

— Я могу судить. Я не меньше тебя была с ним вместе, много лет подряд. А теперь его нет, а мы стоим тут, как два идиота. И никого рядом с нами.

— Живем не на краешке, Елена Андреевна, а не поймешь где. В операционной не спрячешься, все равно вечером возвращаться куда-то надо. Короче — я жду, Лена. Буду ждать. Но прямо тут скажу, перед Костиной могилой — я тогда забздел, а теперь ты. Я тебя не виню, как бы ни было, ты смогла простить. Просто не хочу больше ныкаться по углам. Успел заработать, так что детей есть на что поднять… готов отдать, не жалко. Еще придет, пока руки на месте. Не должно все так, с самого начала… Кости больше нет, а мы с тобой остались. Ленка, как так?.. Кости больше нет…

Доктор Сухарев — типичный питерский мужчина с водительскими правами; мороз крепчал, а он в демисезонном пальто и осенних ботинках, к тому же без перчаток и шапки. На черных волосах лучше всего видно седину и снег; чем сильнее ледяной ветер, тем больше сутулая спина превращается в знак вопроса. Я вытащила руку из финской варежки и обхватила Славкину ладонь.

— Я тебя люблю, Слава.

После кладбища мы поехали к Костику домой с последним заданием. Сергей Валентинович еще два дня назад передал Ире Захаровой конверт с деньгами, пролежавший в нашем сейфе всего-то несколько месяцев. Кроме этого, народ в больнице, кто помнил и любил Костика, собрали денег и отдали Славке; передать вовремя не удалось в связи с отсутствием Сухарева в городе. Ира Захарова выглядела отчаянно плохо; на конверт с деньгами даже не взглянула, но очень обрадовалась нашему приходу и потащила на кухню пить чай. В двадцать восемь лет она вышла замуж за мужчину на два года младше ее; одна из многих неприметных девчушек, приехавших в северную столицу с надеждой построить прекрасное будущее. Нет, наследного принца она не искала, рассчитывала только на свои силы, но нашла в Косте и отца, и мужа; не знала трудностей, не нуждалась в деньгах, особенно последние годы; не была знакома ни с изменами, ни с пьянством, ни с мужским эгоизмом. Теперь все это осталось в прошлом, жизнь разрушилась буквально за несколько месяцев. Сегодня она осталась без работы и хоть каких-нибудь востребованных обществом умений и знаний; без близких подруг, одна в большой трехкомнатной квартире.