Череп продолжает скалиться, в провалах глазниц сапфирами вспыхивает синее бесовское пламя.

— Иди ко мне, человечек… Иди вместо меня!

Все, довольно! Еще одна горсть — и можно выбираться из разверстой пасти могилы. Жизнь дороже. Жизнь долгая, через тринадцать лет будет еще одна колдовская ночь…

Ветер, откуда взялся ветер? Крышка гроба поднимается в воздух, чугунной тяжестью падает на руку с зажатыми в ней бриллиантами. Боль бешеной собакой вгрызается в разбитые пальцы, вырывает из горла крик.

Бежать! Бежать, пока ухмыляющийся монстр не утащил с собой в преисподнюю.

Земля под ногами шевелится, проседает, и корни мертвого дерева змеями обвивают лодыжки, не пускают. Острие лопаты рубит их на две части, которые тут же чернеют, на глазах просыпаются пеплом. Морок. Наваждение…

Вырваться удалось в самый последний момент, когда не осталось ни сил, ни надежды. Могила схлопнулась с голодным чавканьем, и землю над ней тут же припорошило пеплом.

Вот и все. Ищи-свищи! Гоняйся за зачарованным кладом еще тринадцать лет. Пусть другие гоняются, те, кто не знает самую главную тайну. Те, у кого нет ключа.

Набитые сокровищами карманы приятно тяжелы. Надолго их хватит? Да, может, и на всю жизнь. Но зарекаться не нужно, через тринадцать лет самая черная ночь повторится, и вслед за блуждающим огнем где-нибудь из-под земли вынырнет полный золота гроб.

Надо спешить. Эх, жаль, в темноте не разглядеть, сколько богатства просыпалось на землю, а к утру ничего не останется, гарь заберет себе свое. Жаль, но плата невелика.

Рука ноет. Наверное, пальцы сломаны. Но это тоже небольшая плата за право знать тайну. Ночь на излете, а дел еще много. Уходить лучше не оглядываясь. Хоть и хочется обернуться так сильно, что аж в затылке свербит. Страшно. Страшно взглянуть в синие глаза того, кто даже после смерти всему здесь хозяин. Один раз получилось обхитрить судьбу, а нужно ли рисковать во второй раз?

Времени для раздумий достаточно. И денег тоже достаточно. Впервые в жизни. Кто бы думал, что все получится, что сказка обернется былью!

Вслед за самой темной ночью закончилось и лето. Уже на рассвете зарядил холодный мелкий дождь, и стало понятно, что это надолго. Но им было не до капризов погоды. Тем утром они, то вдвоем с Гальяно, то по очереди, стерегли Дэна, не оставляли его одного ни на минуту.

А Дэн, кажется, не замечал ничего: ни того, что эта проклятая ночь наконец закончилась, ни резко переменившейся погоды, ни мертвого, припорошенного речным песком Лешака, ни высыпавших на берег незнакомых людей. Он смотрел в мутные воды затона и плакал. Или это были не слезы, а капли дождя? Матвей не знал.

Вызванная кем-то «Скорая» увезла в город Тучу и Суворова. И еще долго над просыпающимся лесом раздавался тревожный рев сирены, от которого сердце испуганно сжималось и вздрагивало.

Турист от немедленной госпитализации отказался. Единственное, позволил врачу перебинтовать травмированную руку и рану в боку.

— Ерунда все это… — Он невесело улыбался и так же, как Дэн, смотрел в воду, словно отсюда, с берега, пытался разглядеть на его дне Ксанку.

Он встрепенулся, только лишь когда полный мужичок в фетровой шляпе и мятом плаще отвел его в сторонку для приватной беседы. Они разговаривали, стоя под зонтом, заслоняясь им, как щитом, от дождя и посторонних взглядов. Дядя Саша что-то объяснял, кивал то на мертвого Лешака, то на затон. Мужичок слушал очень внимательно. Вода с зонта стекала ему за шиворот, но он, кажется, этого не замечал.

— Это следак, да? — Рядом с Матвеем присел на корточки насквозь мокрый Гальяно.

— Похоже на то. — Матвей бросил быстрый взгляд на безучастного к происходящему Дэна.

— Надо бы решить, что будем рассказывать, — сказал Гальяно шепотом.

— А что решать? Про то, как мы из погреба выбрались, нас в любом случае спросят.

— Про подземный ход расскажем?

— А как иначе?

— А про гарь?

— А что про нее рассказывать? — Матвей пожал плечами. Он ведь так до сих пор не узнал, что Дэн с Гальяно видели на гари.

— Знаешь, — Гальяно на секунду задумался, — не стоит, наверное, про гарь особо распространяться. — Он тронул Киреева за плечо. — Дэн, слышишь? Давай не будем про гарь. Да? Не поверят же. Еще, чего доброго, в психушку упекут. Давай скажем, что мы Ксанку там искали и не нашли…

— Хорошо. — Дэн кивнул. Взгляд у него был такой, что Матвею сделалось не по себе. Уж лучше бы он плакал, чем вот так…

— Мы ей уже не поможем, — сказал Гальяно шепотом и уставился на свои перепачканные в грязи колени.

— Не поможем. — Дэн снова кивнул, резко встал, направился к лежащему на берегу телу.

— Эй, парень, сюда нельзя! — Дорогу ему заступил один из экспертов, но Дэн не обратил на него никакого внимания.

— Не надо, пойдем отсюда. — Матвей замер перед телом Лешака.

Смерть его изменила. Обезображенное лицо больше не казалось ужасным. Старик смотрел в затянутое серыми тучами небо и, кажется, улыбался. В его сжатом кулаке виднелся клочок черной ткани. Точно из такой ткани была сшита Ксанкина майка. Матвей вздохнул, отвел взгляд, но перед тем, как отвернуться, заметил еще кое-что. На припорошенном песком запястье старика бурым клеймом выделялось родимое пятно в виде трилистника. Где-то он такое уже видел. Или слышал…

— Она не сделала ему ничего плохого. — Дэн говорил, ни к кому конкретно не обращаясь. — Она никому не сделала ничего плохого, а он ее убил… За что?

У Матвея не имелось ответа на этот вопрос, как не было у него ответов и на десятки других вопросов.

— Следствие разберется. — Получилось по-казенному сухо, словно он разговаривал не с другом, а с незнакомым человеком. — Он, наверное, сумасшедший. Даже наверняка. Туча думает, что свою внучку он тоже убил. Утопил так же, как… — Матвей осекся, в беспомощной ярости сжал кулаки.

— Я обещал, что никогда не оставлю ее одну. — Дэн закрыл глаза, лицо его оставалось пугающе безмятежным. — Она мне доверяла. Ты же понимаешь, как ей было сложно кому-то довериться…

— Ты не виноват. Ты сделал все, что мог.

— Значит, не все. Я не имел права опаздывать. Я виноват.

— Это не ты, это он. Понимаешь? — Матвей в отчаянии встряхнул Дэна за плечи. — Ты не виноват!

— Что ж вы мокнете под дождем? — послышалось за их спинами, а над головами раскрылся старый, кое-где протертый почти до дыр зонт.

Оперативник, тот самый, что всего лишь минуту назад разговаривал с дядей Сашей, смотрел на них участливо и в то же время внимательно.

— Старший следователь Иван Петрович Васютин, — представился он. — Поедем-ка в лагерь, поговорим в тепле.