Партии надо помочь! А то ее в могилу загонят. Демократы хреновы! Вы — в партии авторитет. А я кто?.. Старик. Живой труп. С полувековым стажем…

— Я рад… Но как? — спросил Колобков.

Рассказ полковника Трахтенберга

— …Восемьдесят третий год. Кремль. Я на ответственнейшей работе. За здоровьем членов Политбюро нашего слежу. Люди в возрасте, все может случиться. Грипп, инфаркт, коклюш. Все поставлено на ноги. Китайская медицина, знахари. Каждую таблетку на себе проверяю. И вот — октябрь месяц. Осень… незадолго до Дня милиции… Помните?.. Когда не стало его. Ну, самого главного. Прихожу к нему утром. Пульс, кардиограмма… Показатели хорошие, а сам еле дышит. «Семен, — шепчет, — плохи наши дела. И мои, и всей страны. Хотел, как Ленин, завещание оста вить — что толку? Через полвека прочтут. Кто доживет?.. Громыко. Черненко? Даже Горбачев не дотянет…» Отвел меня в угол, включил вовсю радио. Как сейчас помню, про афганских моджахедов зачитывали. И в самое ухо шепчет: «Это чтоб Юрка Андропов не слышал. Тоже на мое место рвется. Умный мужик. Даже слишком. Для нашей страны. Одна надежда — долго не протянет. Почки… А тебе вот что скажу: я денежку решил спрятать…»

«Какую, Леонид Ильич?..»

«Какую, какую?.. Па-артийную… Нужда придет — возьмете. Когда совсем плохо будет. Совсем, понял?.. Ну, дальше некуда. Когда полный… Раньше не берите… Даешь слово?» — «Честное партийное!» Он на меня посмотрел, как на дурака… «Э-эх, Семен. Я с тобой откровенно. А ты…» Затем выключил радио и громко объявил: «К Ленину пошли. В Мавзолей. Совет будем держать. Как там? Что с собой взять? Кого прихватить? Ха-кха, хакха-кха…»

Семен Филиппович прослезился:

— Любил я его… Нет, не Ленина. То есть и Ленина тоже… Про него разное сейчас говорят. Я с ним вместе царей не расстреливал. А этого — знал. Квартиры, машины всем давал. Особенно медсестрам… Значит, спустились мы с ним на лифте на первый этаж. Охрану он отослал. «Если «кондратий» хватит, Семен позовет…» И кнопку еще одну нажимает. Не подвальную, а еще ниже. Красную. И буква на ней золотая — «Л». «Ленин», дошло до меня. И спускаемся мы ниже подвала. Двери открываются, мы выходим. Коридор такой длинный, мраморный. Полуосвещен. И музыка тихая играет, «Аппассионата», Ленина, любимая… Эскалатор как в метро… Встали, сам поехал… Подъезжаем к другим дверям. Два солдатика стоят. Как у Мавзолея. Тепло, а они в тулупах. Пот с них градом течет… «Традиция такая, — говорит наш Ильич, — чтоб по правде было, как в те январские морозы. Когда он «дуба дал». Дверь-то откройте. Не видите, кто идет?»

Один солдатик тут же ожил, дверь открыл, ручку к ушанке! А второй так и продолжал стоять… «Молодец, — говорит Леонид Ильич первому, подвижному… — Ты кто?.. Капитан?.. Будешь полковником… А этот истукан завтра же в Афганистан поедет…» Тогда и второй ожил…

«Извините, Леонид Ильич, не посылайте в Афганистан. Жена молодая, не выдержит».

«Ничего, выдержит. Ты ее ко мне пришли. Кха-кха-ха-ха…»

Солдатик — в ноги, тулупчик задрался, а под ним трусы, майка… Леонид Ильич только рукой махнул: «Застой. Одно слово — застой…»

В дверь прошли — полная темнота. Еще дверь и… ЛЕНИН!

Перед нами. Как живой. А рядом какой-то тип, в штатском. Приемник слушает. Хоккей там или футбол, не помню. Увидел нас, затрясся. Радио сразу выключил. А Леонид Ильич говорит: «Постой, постой. Кто сегодня? ЦСКА — СПАРТАК? А ну, включи…» Озеров кудахчет: «Три минуты до конца, счет ничейный… Надо снимать вратаря». «Не надо снимать, — говорит Леонид Ильич. — Ни к чему хорошему это не приведет. Я этих спартаковцев знаю. Так и передай».

Вертухай к телефону. И Озеров тут же: «Тренер спартаковцев передумал. Вратарь снова въезжает в ворота!» «Хрен с ним, с этим вратарем. Дела поважнее. Оставь нас, братец. Эй, постой. Ленин-то настоящий? Или тот, что для народа?» — «Настоящий. Для народа — вверху. Как раз приемные часы…»— «…Ну, иди, иди. Выпей там за его здоровье. Чтоб не портился». И кнопку нажимает. Колпак вбок уходит… И Ленин… весь перед нами. «Э-эх», — вздохнул Леонид Ильич. Подошел близко-близко, в лоб его поцеловал. «И что ты, Володька, натворил? Расхлебываем, расхлебываем — расхлебать не можем. А нефть кончится, что тогда?..» И в ухо мне шепчет: «Заслони. Семен. Боюсь, Юрка видит». Я его заслонил, как бы обнял. Он наклонился… И вдруг я вижу, незаметно в брючный карман что-то сует, в правый. «Ну, прощай Владимир Ильич. До скорого!!» Я ничего не понял, а он сказал: «Я туда чек положил. На предъявителя. На сотни миллиардов долларов. Все золото партии. Надобность придет — возьмете. Не раньше, не позже, а когда самое время…»

Полковник закончил рассказ. Выглядел он вконец обессиленным.

— И вот что я думаю, Геннадий Пантелеевич. Дорогой вы мой человечек. Пришло то время. Именно сейчас. Если партии не помочь, то никто ей потом… Ни золотом, ни брильянтами помочь не сможет…

2. Тайна кремлевских подземелий

На следующий день заслуженный врач республики, полковник медицинской службы Семен Филиппович Трахтенберг отдал богу душу. Отдал он ее тихо и незаметно. Прилег после утреннего чаепития на несколько минут, а оказалось, навсегда. Матрац передали в детский сад, тумбочку с вещами — в больницу, и все. Будто никого и не было.

Колобков воспринял рассказ о якобы находящемся в кармане у вождя золоте партии как плод больного старческого воображения. Но чем хуже шли дела, тем чаще он возвращался к этому сюжету. А что? Совсем не помешало бы это золото. Ни ему, ни всему измученному народу.

Как-то вечером он зашел к бывшему приятелю, автогонщику и трюкачу, расстрелянному вместо него в картине «Подвиг третьего секретаря обкома». В настоящее время он бродил под землей, под городскими улицами, вместе с другими отчаянными ребятами, что-то находил, что-то продавал, крутился как все.

Николай выслушал историю внимательно, покусывая и выплевывая изо рта кончик модного уса.

— Так-так, — сказал он после небольшой паузы. — Что я скажу?.. Повезло тебе и всей твоей партии. Под землей в любую точку можно попасть. И в Думу, и в Мавзолей. Я чертежи разыщу, снаряжение подготовлю. Завтра, в семь — в центре ГУМа, у фонтана.

Ровно в семь они встретились. Николай был в брезентовой робе, высоких сапогах, каске с фонарем, с рюкзаком за плечами.

Они направились во двор, чуть наискосок от ГУМа. Николай отодвинул крючком крышку люка.

— Все, — сказал он. — Дальше я сам. Жди меня. Час, два, три, все равно жди.

И пропал внутри.

Дальнейшее рассказываем