На траурной церемонии погребения Александра II герцог Лейхтенбергский присутствовал с большой неохотой. Он прибыл в Петербург лишь после того, как ему сообщили волю нового царя: «Если он не приедет, то за такое неприличие будет исключен из русской службы»[470]. Впрочем, это был минутный порыв. Александр III не скрывал своего расположения к Николаю Максимилиановичу и не любил его братьев за легкомысленное поведение. «К принцу же Николаю Лейхтенбергскому император относился благосклонно именно потому, что хотя он был женат морганатическим браком, но в семейном отношении он держал себя безукоризненно»[471]. В 1890 году царь пожаловал Николаю Максимилиановичу чин генерала от кавалерии и звание генерал-адъютанта. Герцог, чувствуя приближение близкой смерти, написал Александру III письмо с просьбой о своих сыновьях, которым он желал передать свое состояние, имя и герцогский титул. Желание герцога было исполнено: 11 (23) ноября 1890 года его сыновья Георгий и Николай были признаны герцогами Лейхтенбергскими и получили титул высочество, с совершенным отделением их от Императорской Фамилии. (Наши современники, правнуки Николая Николаевича и праправнуки Николая Максимилиановича и Надежды Сергеевны, герцоги Николаус-Максимилиан (род. 1963) и Константин-Александер-Петр (род. 1965) являются последними представителями герцогов Лейхтенбергских: остальные ветви этого рода угасли.) В течение нескольких лет после смерти герцога его алчные младшие братья безуспешно пытались оспорить последнюю волю Николая Максимилиановича и заявляли как Александру III, так и Николаю II о своих правах на майорат, основу которого, как мы помним, составляли бриллианты императрицы Жозефины. Бриллианты были благоразумно припрятаны Надеждой Сергеевной[472]. Она и на этот раз «всех провела».

Двигали ли госпожой Акинфовой исключительно чувства, или же она сознательно ориентировалась на европейскую культурную традицию, но, в любом случае, Надежда Сергеевна превратила свою жизнь в увлекательный роман. Хронотоп этого романа совпал с переломными точками политической истории, а его главная героиня, вокруг которой сгруппировался целый ряд незаурядных людей, самим фактом своего существования оказала непосредственное воздействие на крупнейшие события отечественной словесности. Это была блестящая импровизация, предвосхитившая появление психологического романа аналогичного содержания в русской литературе. «Окажется, что ее личность повлияла на такие обстоятельства и события, которые с ее именем как будто вовсе не связаны. Окажется, что ее появление на литературном горизонте имело более значительные последствия, чем принято думать»[473], — так писал Владислав Ходасевич по поводу писательницы Серебряного века Нины Петровской, но его слова с не меньшей справедливостью можно отнести и к моей героине. Я полагаю, что Надежда Сергеевна стала олицетворением важнейшего звена, связавшего Золотой век русской культуры с Серебряным. О характерной стилевой тенденции эпохи, в которую жила Акинфова, впоследствии прекрасно написал Осип Мандельштам: «Происходило массовое самопознание современников, глядевшихся в зеркало романа, и массовое подражание, приспособление современников к типическим образам романа. Роман воспитывал целые поколения, он был эпидемией, общественной модой, школой и религией»[474]. Еще Пушкин стремился эстетически организовать собственное бытовое поведение и «проигрывал» в реальной жизни роман, ориентируясь на психологическую традицию французской литературы и решая при этом конкретные творческие задачи[475]. Великий поэт был homo ludens (человек играющий). Прошли полвека после его смерти, на которые и пришлась жизнь моей героини, минуло еще десятилетие после ее смерти, — и, уже в начале XX века, художник, «создающий поэму» не в своем творчестве, а в своей жизни, стал законченным и в высшей степени характерным явлением эпохи русского символизма. «Конец личности, как и конец поэмы о ней, — смерть»[476]. Пришло время эпилога.

25 декабря 1890 года (6 января 1891 года) герцог Николай Максимилианович скончался в Париже на 48-м году жизни (по официальной версии, «от раковой язвы в полости рта» [477]). Хорошо информированный и облеченный властью современник, государственный секретарь Половцов, выдвинул иную версию смерти: «С молодости он подавал большие надежды, был привлекателен не только по наружности, но и по своим вкусам, любви к науке, в особенности горному делу. В зрелом возрасте все это погибло благодаря несчастной связи с Акинфиевой. Он переселился за границу, жил в тяжелом душевном настроении, кончил жизнь вследствие усиленной морфинизации»[478]. Но была ли эта связь «несчастной»? Николай Максимилианович, я полагаю, думал иначе.

12 января 1891 года тело герцога было погребено в Троице-Сергиевской пустыни, на 19-й версте от Петербурга по Балтийской железной дороге. Это было первоклассное и исключительно престижное, как бы мы сейчас сказали, кладбище. Именно там был похоронен светлейший князь Горчаков. Однако место погребения герцога Лейхтенбергского меня удивило: внуку императора и члену Императорской Фамилии надлежало покоиться в Петропавловской крепости. Лишь последняя воля покойного могла нарушить ритуал. Здесь была какая-то загадка, которую удалось разгадать, обратившись к капитальному изданию «Петербургский Некрополь». Даже после смерти Николай Максимилианович не захотел разлучаться с Надеждой Сергеевной. Действительно, они жили не очень долго, но счастливо. Она пережила его ровно на пять месяцев: 25 мая 1891 года Надежда Сергеевна скончалась в Петербурге и 27 мая была похоронена рядом с герцогом[479]. Кладбище до нашего времени не сохранилось, перед войной его ликвидировали, разрушив большинство надгробных памятников… «Иногда сон напоминает о забытом, и тогда печаль охватывает душу. Жизнь эротическая, за вычетом отдельных мгновений, — самая печальная сторона человеческой жизни… Любви присущ глубокий внутренний трагизм, и не случайно любовь связана со смертью… Любовь, в сущности, не знает исполнившихся надежд»[480].