Курт был тоже в восторге, и даже Алекс улыбался:

– Он спрашивает: каков этот сыр на вкус?

Татьяна скривила губы и покачала головой, как бы показывая, что к милому немцу это не относится:

– Похож вкусом на соленый мел.

После перевода Курт захлопал в ладоши и случайно потушил свечу на столе. Потом быстро протянул Тане коробок спичек. Когда Таня зажгла свечу, Алекс перевел: «Он просит оставить себе. Сувенир…»

Когда они возвращались обратно, Алекс сказал с обидой:

– Ты приехала ко мне? Или чтобы выйти замуж за другого?

Таня проехала по луже, нарочно не сбавляя скорости и брызгая по сторонам:

– Нет, я вернусь! Я обещала это в вашем посольстве! И давай не будем портить друг другу отпуск.

Алекс поймал руль ее велосипеда возле дома и помог выпустить ножку:

– Ты даже не даешь дотронуться до тебя!..

Вечером Таня приняла душ, как обычно дома, наплескавшись вдостоль. Алекс тоже пошел в ванную. Но мылся так быстро и скупо, что Таня невольно ловила себя на мысли: какие же части тела он успел намочить?

Она ушла в отведенную ей комнатку, чувствуя, что устала от суеты чужой жизни. Но еще больше от своего бездействия, точнее, отсутствия движения. Как это бывает у туристов на «матрасных» маршрутах. Таня достала коробок Курта. Она еще в ресторане заметила в нем какую-то бумажку. Это оказалась записка: адрес и телефон.

5

На следующий день они с Алексом поехали на Русский литературный вечер. Он проходил в синагоге, в небольшом зале для конференций.

Вел программу седой мужчина с розовой плешью, актер из русского театра. Он был похож на русского пьяницу: плешь и борода клочками, широкий забывчивый нос. Одет во фрак, широк в движениях, он не в такт разбрасывал руки, вальяжно обводя себя на одной ноге.

Юная поэтесса читала стихи о ностальгии, как школьница на заданную тему: «Никогда не слыхала их крики, на далекой русской стороне…» У нее были крадущиеся движения и очень восприимчивый взгляд. Ей дружески хлопали. Тане вспомнился недавний сплав по Чуе: река петляла, повторяя все изгибы горной долины, а в небе над ними летели журавли. Ее поразила тень – по прямой линии, – что прочертилась на скалистых желтых склонах.

Седой актер закидонисто бегал по сцене, за ним с достоинством поспевали фалды фрака с бронзовой каймой. Он грустно заметил: «русское хер у них господином зовется», вернув Таню в зал синагоги.

Встречая на сцене женщину в темной вуали, сквозь которую поблескивали татарские черные глаза, ведущий страстно шептал ей, впрочем так, чтобы слышал зал:

– Я всегда с тревогой жду тебя… Жду и спрашиваю: насколько хватит тебя оставаться здесь нашей, – он добавил есенинское: – «нашу прежнюю буйную рань»?!

– Пусть целует Россия другого! – женщина поймала с ходу рифму. – Некрасивую старую дрянь!..

Под вуалью скрывался довольно низкий, почти хриплый голос.

Зал хлопал ей, как любимице, а она кокетливо извинялась «за свою неудачную импровизацию». Было видно, что ей разрешалось нарушать монотонную грусть вечеров. Поэтесса в вуали читала стихи о любви с видом капризного отсутствия. А Таня спрашивала себя: зачем она здесь? К чему ей эти люди, на которых в России она не обратила бы внимание?

Алекс сидел рядом и делал вид, что уже нашел источник исцеления от ностальгии. Обводя взглядом лица бывших соотечественников, Таня подумала, что эти люди так и остались в том времени, в какое покинули родину. В России у них не было денег, здесь – не хватает души.

Неожиданно ведущий объявил в зал:

– К нам приехала девушка из Сибири!

Таня поднялась и слегка поклонилась на обращенные к ней взгляды. Она чувствовала себя иностранкой. И это нравилось ей, хоть в душе была тоска. Ведь им совсем не нужно знать, что в тайге сейчас снега по пояс, а стены таежного зимовья обросли инеем и только ледяная душа избы ждет не дождется ее возвращения.

В закравшуюся паузу на сцену вышла коротконогая вертлявая девица с живыми глазами и очень подвижным ртом, словно она нацеливалась ухватить торт на лету. Широко расставляя ноги, девушка прочла что-то веселенькое. Но задор ее не пришелся по вкусу, ей в подмогу выскочил молодой мужчина с внешностью приказчика: прямой пробор в черных редких волосах, тонкие усики и маленький сморщенный носик, как будто от постоянной брезгливости к клиентам.

Следом на сцену поднялась Вероника Викторовна – неувядающая брюнетка в черной кожаной юбке, в жилете корсетом с удушливой шнуровкой в талии. Втроем они запели убористый мотивчик, создавая численное большинство по сравнению с разрозненным залом; мама Алекса вскидывала крепкие ножки, словно подпинывала песню в такт.

Таня заметила, как надулась нижняя губа сына.

Затем еще читали стихи о страданиях на чужбине. Слушали поэтов невнимательно; казалось, что эти люди близки друг другу не сердечной дружбой, а каким-то больным боком. Несколько стариков евреев сдержанно улыбались поэтам, как приходящей сиделке.

Разошлись люди по команде и очень быстро. Лишь одна пожилая женщина пыталась в холле продавать книжки своих стихов.

Алексу вечер понравился. В машине он сказал:

– Ну вот, ты уже часть нашей общины!

Глядя, как в свете фар блестит масляный бисер дороги, Таня мечтательно произнесла:

– Вот так бы ехать и ехать куда-нибудь всю ночь!

– Может, тебе скучно? Давай что-нибудь придумаем вместе. – Он погрустнел и добавил: – Я ведь помню тот первый твой взгляд, когда ты увидела меня в аэропорту!

– Такой же, как и сейчас! – Таня отвернулась к своему окну.

– Вот-вот! Я тоже верю в предчувствие!

Ей опять стало тесно в машине, как в первый день:

– Слушай, у тебя есть вино?

– Нет. Какое нужно?

– Ладно, не надо!

Перед сном она захотела сделать попкорн. Алекс опасливо следил, как она высыпала в сковороду золотистые зерна и накрыла прозрачной крышкой. Протянув салфетку, поспешно сказал:

– Помоги мне в другом!

– В чем? – удивилась Таня. – Где у тебя соль?

– Я как-то застопорился последнее время. – Он вынул пластиковый короб с солью. – Работа надоела, директор не дает повышения… Для этого, кстати, жениться надо!

– А от меня что требуется?

Послышались первые разрывы кукурузы. Через крышку видно было, как бронзовые масляные шарики мгновенно взлохмачивались белыми кудряшами.

– Десять лет назад я приехал сюда, – Алекс принюхался к едкому запаху подгоревшего масла. – Безродным мальчиком на большой немецкий праздник!

Он старался не смотреть на взлетающие под крышкой шарики; вскоре их звуки превратились в сплошную канонаду, сотрясающую тишину квартиры и всего подъезда: