– Не зевать по сторонам! – крикнул Старбек. – Подымайся, Квикег!

Проворно вскочив на треугольное возвышение на носу, дикарь встал там во весь рост, с жадным напряжением вглядываясь в то место, где только что виднелась дичь. А напротив него, на корме, где тоже имелась треугольная площадка, приподнятая вровень с планширом вельбота, стоял сам Старбек, невозмутимо и ловко балансируя в такт с покачиванием своего утлого судёнышка и глядя безмолвно в огромное синее океанское око.

Неподалёку так же безжизненно покачивался вельбот Фласка, а сам неустрашимый командир стоял на верхушке лагрета – толстого столба, приделанного нижним концом к килю и возвышающегося фута на два над кормовой площадкой. Им пользуются для того, чтобы замедлить разматывание гарпунного линя. Его верхний срез не шире человеческой ладони; и Фласк стоял на таком пьедестале, словно на мачте тонущего корабля, уже скрывшегося под водой по самые клотики. Но коротышка Водорез был приземист и мал, однако коротышка Водорез был полон высоких и великих стремлений, и потому кругозор с лагрета не удовлетворял Водореза.

– За третьей волной ничего не вижу, поставить, что ли, весло торчком, чтобы я мог на него вскарабкаться?

При этих словах Дэггу, держась, чтобы не упасть, обеими руками за борта вельбота, быстро пробрался на корму и тут, выпрямившись во весь рост, предложил Фласку в качестве пьедестала свои возвышающиеся плечи.

– Вот вам мачта не хуже любой другой, сэр. Заберётесь?

– А как же, и спасибо тебе, приятель, хотелось бы только, чтобы в тебе росту было футов на пятьдесят больше.

Тогда негр-исполин твёрдо упёр широко расставленные ноги в борта лодки, нагнувшись немного, подставил Фласку в качестве ступеньки свою плоскую ладонь, а затем, положив руку Фласка себе на увенчанную траурным плюмажем голову и крикнув ему, чтобы он подпрыгнул, когда сам Дэггу будет его подбрасывать, одним ловким рывком закинул коротышку Фласка живым и невредимым себе на плечи. И теперь Фласк стоял там и держался за руку Дэггу, которую тот поднял над головой, чтобы второму помощнику было на что опереться.

Новичку всегда удивительно, с какой привычной и бессознательной ловкостью сохраняет равновесие китолов, стоя в своём вельботе, который швыряют во все стороны буйные и своенравные кипучие волны. Тем более удивительно видеть, как при описанных обстоятельствах он стоит, балансируя, на верхушке лагрета. Но маленький Фласк, водружённый на плечи исполину Дэггу, представлял собою ещё более невероятное зрелище, с такой равнодушной, спокойной, беспечной, неосознанной, варварской величавостью благородный негр ритмично раскачивал своё туловище в лад с морской качкой. На плечах у него светловолосый Фласк казался просто снежинкой. Носильщик выглядел благороднее, чем его пассажир. Хотя непоседливый, горячий и кичливый коротышка Фласк топал иной раз в сердцах ногой, он всё равно не мог исторгнуть этим ни единого лишнего вздоха из царственной груди негра. Случалось мне видеть, как Старость и Тщеславие топали в сердцах ногой по живой и великодушной земле, но земля от этого не изменяла своего вращения и полёта.

А тем временем второй помощник Стабб не проявлял такого дальнозоркого беспокойства. Быть может, проведя положенное время на поверхности, киты надолго ушли в глубину, а не просто нырнули с перепугу; если так, тогда Стабб, как всегда при подобных обстоятельствах, намерен был скрасить себе томительное ожидание, выкурив трубочку. Он вытащил её из-за ленты на шляпе, где она у него всегда торчала наискось, наподобие пера. Он набил её и умял табак концом большого пальца, но только успел зажечь спичку, чиркнув по своей грубой, словно наждак, ладони, как гарпунщик Тэштиго, чьи глаза, точно две неподвижные звёзды, были обращены по ветру, внезапно молнией метнулся к своей банке, крича в торопливом безумии спешки:

– Вёсла, вёсла на воду! Навались! Вон, вон они!

Если вы не моряк, вы не увидели бы в тот миг никаких китов, ни малейших признаков хоть единой рыбёшки – ничего, кроме вспенившейся беловато-зелёной воды, а над ней лёгких и редких облачков пара, которые расплывались, относимые в сторону ветром, точно встрёпанные снопы брызг, сорванных с катящихся пенных валов. Внезапно воздух вокруг задрожал, заколыхался, словно над сильно нагретой железной плитой. Под этими атмосферными волнами и вихрями, скрытые тонким водяным слоем, плыли киты. Выдыхаемые ими облачка пара, заметные раньше, чем все другие признаки, служат как бы герольдами и провозвестниками их появления.

Все четыре вельбота шли теперь полным ходом к тому месту, где воздух и вода были охвачены одинаковым волнением. Но его не так-то просто настичь; всё вперёд и вперёд летела масса пузырьков и пены, словно уносимая в долину стремительным горным потоком.

– Жмите, жмите, ребята, – твердил своей команде Старбек самым тихим, но самым напряжённым шёпотом, а острый, твёрдый взгляд его глаз летел прямо впереди лодки, словно то были две видимые стрелки двух надёжнейших судовых компасов. Он почти ничего не говорил своим людям, и они ничего не говорили ему. Молчание в шлюпке нарушал по временам лишь его пронзительный шёпот, звучавший то резкой командой, то ласковой просьбой.

Совсем не так было в вельботе шумливого коротышки Водореза.

– А ну, гаркнем разок, братишки! Жми да шуми, громовержцы мои! Рванём и посадим лодку прямо на их чёрные спины, ребята; только сделайте это, и я отдаю вам свою ферму на Вайньярде, молодцы мои, вместе с женой и ребятишками. Бей, бей, колоти! О господи-владыко! Да я сейчас с ума сойду! Вон, вон она, белая вода! – и с криками он стащил с головы шляпу, швырнул её себе под ноги, истоптал, а затем, подобрав, запустил далеко в волны и под конец стал дёргаться и метаться у себя на корме, словно ошалевший однолеток в прериях.

– Поглядеть только на этого парня, – философически протянул Стабб, который следовал за ним на коротком расстоянии, так и зажав между зубами свою незажженную трубку. – Да с ним удар, что ли, с этим Фласком?

– Удар? Верно, покажем-ка им удар! Ударим по ним хорошенько! Веселей, веселей, дети мои! Сегодня пудинг на ужин. Веселей! Навались, детки! Навались, сосунки! Навались разом! Эй, какого чёрта вы заторопились? Тише, тише и ровней, ребята. Вы только жмите как следует, больше ничего не требуется. Хребты переломить, ножи перекусить – вот и всё ваше дело. Полегче, полегче, говорю, полегче, пусть у вас печёнка лопнет!

Но те слова, которые загадочный Ахав говорил своей тигрово-жёлтой команде, эти слова мы лучше опустим здесь; ведь вы живёте, греясь в благословенных лучах евангелического государства. Только нечестивые акулы в буйных волнах отваживались прислушаться к тому, что произносил Ахав, когда с грозовым челом, кровавым, убийственным взором и со спёкшимися в пене губами он устремлялся за своей добычей.

А вельботы все неслись вперёд. Время от времени Фласк принимался твердить о «вон том ките», подразумевая под ним вымышленное животное, которое якобы плыло под самым носом его вельбота и, как он утверждал, дразнило его своим хвостом, и слова эти были так убедительны, возбуждение так правдоподобно, что люди его то и дело в страхе озирались, чтобы своими глазами увидеть наконец морское чудовище. А это уже шло вразрез с правилами, ведь гребец должен законопатить себе глаза и вбить себе клин в шею, ибо морские обычаи требуют, чтобы в столь критические минуты у гребцов не было иных органов, кроме ушей, и иных членов, кроме рук.