— Если родится сын, назовем Васькой, — сказал Он в их первый медовый месяц. Первый, потому что медовых месяцев у них потом было много.

— А если дочь? — спросила Она.

— Дочь тоже Васькой, — подумав, ответил Он.

Она вцепилась в подоконник. Пальцы как будто закоченели и никак не хотели разжиматься, по спине пробежала струйка холодного пота, к горлу подкатила тошнота. Внизу бабуля Федотова выкликала внука. Бабуля Федотова — это было что-то определенное и осязаемое. Постоянная величина. Безусловный признак стабильности. Ничего не изменилось. Бабуля Федотова выкликает внука. Утром бабуля Федотова встретилась Ей у лифта.

— Ой, — сказала бабуля. — А вы уже из магазина? А ваши спят еще? И когда вы только успеваете?

Она засмеялась и кивнула. Она действительно бежала из магазина. И первая вставала. И никогда не опаздывала. И все успевала. И сейчас Она поднимется наверх, откроет рассохшуюся деревянную дверь в рыбьей чешуе облупившейся краски, на цыпочках проберется в кухню, поставит в холодильник бутылку «Можайского» молока и посидит минут пять, покурит. Потом плюхнет на огонь огромный чайник и пойдет будить «своих». «Вставайте, — скажет Она им: — Вставайте, лентяи!» И потреплет по волосам — сначала одного, потом другого.

Она плюхнула на огонь огромный чайник и пошла будить «своих».

— Вставайте! — громко сказала Она. — Вставайте, лентяи!

И потрепала Ваську-маленького по волосам. Васька вскочил с диким индейским криком, будто и не спал вовсе, выпрыгнул из кровати и помчался в ванную, свалив по дороге стул. Она вошла в спальню и села на край широкого дивана. Муж лежал поперек дивана, укрывшись с головой простыней.

— Эй, — сказала Она. — Вставать сегодня будем?

Он замычал, точным натренированным движением схватил Ее руку и прижал к губам.

— Будем, будем, — пробормотал Он.

Он всегда так бормотал. И мычал. И прижимал Ее руку к губам. И спал поперек кровати, натянув на голову простыню. Каждое утро, садясь на край дивана, Она знала, как Он будет бормотать, и мычать, и хватать Ее руку. Она все о Нем знала. Еще с той первой сухумской ночи, которую они провели на чужом дворе под инжиром. Инжир падал им на головы, они смеялись, пытались укрыться под толстыми махровыми пляжными полотенцами, а утром собирали огромные треснувшие инжирины и запихивали друг другу в рот. Инжирины были приторно-сладкими и очень кожаными.

— Это наш первый супружеский завтрак! — важно сказала Она и надкусила инжирину. — Как ты думаешь, мы теперь совсем взрослые? — Инжирина крякнула, лопнула и потекла по подбородку липким соком.

В этом дворе они провели свой первый медовый месяц. У чудных грузинских стариков была снята комнатушка по рублю за ночь. В комнатушке стояли раскладушка и один стул. Раскладушка им досталась костистая, а комнатушка душная, и смысла в этой комнатушке не было никакого. Они вытаскивали одеяла на улицу и спали прямо под своим инжиром. Водопровода они в доме не обнаружили. Канализации тоже. Зато море шумело в двух шагах. Они шли к нему садом, заросшим какими-то странными дикими огромными цветами ядовитых расцветок. Она этих цветов боялась и не разрешала их рвать. По вечерам ночь рассыпала в саду светлячки. Они шли к морю по светлячкам, плавали по лунной дорожке и по светлячкам возвращались обратно. Однажды Он посадил Ей светлячка в волосы.

— Это тебе подарок, — сказал Он. — Ко дню рождения сына. Обычно дарят кольца, а я светлячка.

— Какого сына? — засмеялась Она.

— Ну, будет же у нас когда-нибудь сын. Назовем его Васькой, ладно?

— А если дочь?

— Дочь тоже Васькой, — подумав, ответил Он.

С Васькой Она познакомилась самым стыдным образом. Шла по Аничкову мосту, пищала себе под нос старую песенку: «Ленинград, Ленинград, ля-ля-ля, ля-ля-ля, Летний сад, Летний сад, ля-ля-ля, ля-ля-ля». И вдруг полетела со стертых скользких ступенек. В этом полете Васька Ее и подхватил. Она увидела круглые голубые глаза, круглую розовую физиономию и круглую голову с пухом цыплячьих волос.

— Больно? — спросила физиономия и потащила Ее во двор Аничкова дворца. — Я сейчас, сейчас. На скамеечку. Я тут знаю, я тут в шахматы играл, во дворце пионеров. Вот так, осторожненько, — бормотала физиономия.

Потом физиономия куда-то делась и появилась снова минут через пять с охапкой бинтов. Оказалось, бегала на ту сторону Невского в аптеку. Нога была упакована в бинты. Физиономия топталась рядом.

— Давайте я вас домой отведу, — сказала она и протянула круглую мягкую руку. — Василий. — И солидно откашлялась.

На следующий день они отправились на прогулку в Летний сад.

— Вы не бойтесь, мы ходить не будем, мы на скамеечке посидим, — заверил Ее бдительный Василий. — Я вас с другом своим познакомлю.

Когда друг поднялся Ей навстречу, Она вздрогнула и попятилась. Потом задрала голову и поглядела в небо. Друг маячил где-то на уровне верхушек деревьев. Василий суетился сбоку, пытался их познакомить, совал круглую мягкую ладонь то одному, то другому.

— Васька, — сказал друг глубоким басом. — Ты не в фокусе.

И Васька пропал.

На свадьбе Васька выступал в качестве свидетеля.

— Ты как думаешь, Васька с твоей или с моей стороны должен быть? — спросил Ее друг, теперь уже будущий муж.

— Пусть будет с твоей, — разрешила Она. — Он тебя лучше знает.

— А к тебе лучше относится, — сказал будущий муж.

Они хором помолчали, хором посмотрели друг на друга, хором открыли рот.

— Тогда с обеих! — сказали хором и хором засмеялись.

…Она отняла руку от Его губ, сдернула простыню и шлепнула Его по спине.

— Давай уже, подымайся!

И пошла на кухню.

— Охо-хо-нюшки-хо-хо! Концлагерь на дому! Никакой жалости к мыслящей единице! — жалостливо бормотал Он, плетясь сзади. Доплелся до ванны, распахнул дверь. В ванной на табуретке спал Васька-маленький.

Она рассеянно разливала чай. Из ванной доносились крики, визги, стоны, плеск воды и даже один весьма ощутимый удар. «Господи, что у них там происходит?» — подумала Она и уже двинулась в их сторону, но тут они сами выкатились Ей навстречу в мокрых трусах и шлепках зубной пасты на мордочках. Она стояла в дверях кухни и, улыбаясь, смотрела на них.

— Ты чего, мам? — спросил Васька-маленький. — Чего смеешься?

— Ничего я не смеюсь. Давайте пейте свои чаи-кофеи, натягивайте штаны и выметайтесь. У меня, между прочим, сегодня выходной, если кто не в курсе. Я, между прочим, от вас отдохнуть хочу. Все понятно?

— Все понятно! Есть выметаться! — Они взяли под козырек, выдули по чашке чаю и вымелись. А Она пошла застилать кровати.

В комнате Васьки-маленького был чудовищный кавардак. Она вытащила из постели рваный носок, два засохших комка жвачки, гаечный ключ, хоккейную шайбу, безухого плюшевого зайца и раздавленный киндер-сюрприз. Потом подобрала с пола грязные штаны, смахнула с письменного стола футбольный мяч и вытащила на свет божий учебник русского языка, засунутый за батарею. «Марь ивана — кошка драна!» — было написано поперек обложки с широким красным фломастерным размахом. Она бросила учебник на стол и наткнулась глазами на камень. Камень был удивительный. Море прорыло в нем множество ходов, лазеек и норок, спрятало в них ракушки и мелкие камушки, превратив серый кулак булыжника в пригоршню, полную сюрпризов. Ракушки высовывались на свет круглыми ребристыми любопытными боками, но ни одна из них за пятнадцать лет не выпала из своего гнезда. Она взяла камень в руки, потрясла его, и он отозвался легким шелестящим звуком. Ей всегда казалось, что там, внутри, ракушки разговаривают друг с другом. Они нашли его ночью на берегу моря в свой первый медовый месяц.