До своего назначения Б. В. Штюрмер никакого касательства к дипломатии не имел. Вся карьера его была в высшей степени несложная: проведя долгие годы заведующим экспедицией церемониальных дел, он был назначен сначала ярославским, а затем тверским губернатором. Почему он попал в члены Государственного Совета – было совершенно непонятно, так как «советовать» он мог лишь по делам церемониальным, компетенции Государственного Совета не подлежащим. В Петроградских салонах утверждали, что своим назначением он был обязан близостью к графине Игнатьевой и к генералу Богдановичу, а также и своей близостью к Распутину. В Государственном Совете Штюрмер ни разу не выступал, ограничиваясь голосованием с крайними правыми. Совершенно необразованный, но от природы неглупый, он все свои умственные способности направлял чуть ли не исключительно на интриги, в которых он был виртуозом.

Весьма естественно, что, ничего не смысля в делах внешней политики, Штюрмер всецело поддался влиянию своего товарища, А. А. Нератова, а сам сосредоточил все усилия свои на укреплении своего положения при Дворе. Английский посол, сэр Джордж Бьюкенен, был уверен, что новый министр является сторонником нашего сепаратного мира с Германией. Позволяю себе, со своей стороны, не разделять его взглядов. Штюрмер был простым исполнителем царских велений, Государь же, при всех своих недостатках, отличался лояльностью и не способен был заключить договор, несогласный с принятыми им перед союзниками обязательствами, хотя, быть может, ввиду позиции, занятой последними в 1915 году и революционного брожения, охватившего наше отечество, сепаратный мир и отвечал бы нашим экономическим и государственным интересам.

Пробыв короткое время министром иностранных дел и ничем, кроме интриг, не ознаменовав своей деятельности, Штюрмер был уволен и заменен Н. Н. Покровским.

Назначение его было не менее неожиданным. Новый министр также до своего назначения вопросами внешней политики не занимался. Вся его карьера прошла по Министерству финансов во времена Витте и Коковцева, причем последний назначил его своим товарищем. Затем он был призван в Государственный Совет и занимал некоторое время место государственного контролера. Но, на этот раз, выбор Николая II оказался удачным. Н. Н. Покровский отличался здравым смыслом и проницательностью и весьма быстро освоился со своим новым положением. Вначале чины Министерства иностранных дел и иностранные дипломаты относились к нему довольно скептически, но вскоре им пришлось изменить свои взгляды, убедившись в том, что в лице Покровского вверенное ему министерство обрело начальника, знающего, чего он желает и способного проводить свою волю.

Николай Николаевич вполне отдавал себе отчет в тревожном положении России. Он ясно видел, что мы катимся по наклонной плоскости в пропасть, где ожидала нас революция. Будучи с ним в самых дружеских отношениях, настроение его мне было прекрасно известно. Как-то раз я сидел у него вечером в столь знакомом мне министерском кабинете, окна которого выходили на Дворцовую площадь. Покровский был в самом мрачном настроении духа и задумчиво глядел в одно из окон своего кабинета. Когда я спросил его, что так упорно приковывает его внимание, он отвечал мне: «Мой дорогой, я любуюсь чудными канделябрами, окружающими колонну Александра Первого, и думаю, на котором из них мне суждено висеть…»

По счастью, предчувствия Покровского не оправдались. Его спасли его честность и открытый, умеренно-либеральный образ мыслей, и он не разделил печальной участи большинства его сослуживцев.

Между высшими чинами министерства значительная роль выпала на долго товарища министра А. А. Нератова и поэтому считаю необходимым сказать о нем несколько слов. А. А. Нератов был чиновником от головы до пят: исполнительный, но вместе с тем в высшей степени ограниченный. Все 25 лет своей службы он провел в центральном ведомстве, меняя лишь стулья, на которых ему приходилось сидеть, покуда он прочно не опустился в кресло товарища министра. При частой смене министров, из которых большинство, как мы видели, являлись в министерство чистыми новичками, нератовское знание архивов и дипломатических прецедентов делали из него сотрудника, им необходимого. Кроме того, как товарищ Сазонова по лицею он пользовался его особым благорасположением. Штюрмер, Покровский и даже Милюков и Терещенко обойтись без него не смогли. Министры падали, как спелые колосья, Нератов один продолжал сидеть на своем месте и даже теперь, при полной разрухе, сумел заручиться местечком посла в Константинополе. Кончилось тем, что «Толя Нератов» вырос в «Анатолия Анатольевича», с влиянием которого должны были считаться даже иностранные послы. Но его дипломатические способности отнюдь не изменились: он продолжал оставаться чиновником, узкие взгляды которого особенно пагубно отразились на нашей Балканской политике. Следуя примеру Сазонова, он всецело находился под обаянием П. Н. Милюкова и стал трагической фигурой на темном фоне нашего злополучного Министерства иностранных дел.

Я уже имел случай отметить, насколько деятельность наших заграничных представителей парализовалась нашим центральным ведомством. Между тем, до появления Сазонова, назначения которого носили скорее отпечаток личных симпатий, чем признания дарований, большинство послов наших и некоторые из наших посланников были дипломатами далеко не заурядными.

В продолжение царствования Императора Николая II мы насчитывали в Берлине трех послов: графа П. А. Шувалова, графа Н. Д. Остен-Сакена и С. Н. Свербеева.

Граф Шувалов был назначен послом еще Александром III. До своего назначения граф был чужд иностранной политике. Он всю свою жизнь провел на военной службе и отличился в русско-турецкой войне 1877–1878 годов. При Царе-Миротворце он командовал гвардейским корпусом. По прибытии в Берлин, он быстро освоился со своим новым положением и вскоре стал любимцем Вильгельма II, которого, помимо выдающегося ума посла, покорили и его военные привычки. Шувалов отличался особенной гибкостью ума и умением лавировать между Сциллой и Харибдой, между петербургским и берлинским Дворами. Так, например, будучи другом князя Бисмарка, он, в то же время, умел сохранить близкие отношения и к Императору. Популярность его в Берлине, особенно в кругах военных, была поистине исключительной. Он называл «своими мальчиками» офицеров наиболее видных германских полков и охотно проводил с ними время за бутылкой вина. Но при этом у него была особенная способность: несмотря на количество выпитого вина, он сохранял полную свежесть ума и всю свою память. Один из любимых его секретарей, г. Бахерахт, впоследствии посланник наш в Швейцарии, рассказал мне по этому поводу следующий эпизод.

Как-то вечером приехал к Шувалову сын князя Бисмарка, граф Герберт Бисмарк, занимавший при отце должность статс-секретаря по иностранным делам. Граф Герберт, так же как и посол, врагом бутылки не был. Конечно, тотчас же была сервирована подобающая закуска и под конец Бисмарк опьянел и наговорил много лишнего, между тем как посол сохранял полное свое сознание. Как только Бисмарк уехал, Шувалов освежил свою голову под краном, а затем, призвав Бахерахта, слово в слово продиктовал ему все слышанное от графа Герберта в виде безукоризненного по форме и содержанию донесения в Петербург.

Когда граф П. А. Шувалов покидал Берлин, будучи назначен Варшавским генерал-губернатором, Император Вильгельм лично явился проводить его на станцию железной дороги и, так как граф имел уже все высшие прусские ордена, подарил ему золотой портсигар с надписью: «Моему дорогому другу». Граф П. А. Шувалов оставил по себе в Берлине наилучшие воспоминания, и время, проведенное им послом в Германии, представляет одну из светлых страниц в истории нашей отечественной дипломатии.