Костя перебил:

– Я знаю, знаю. Можно много рассуждать о долге, чести и достоинстве. В России победу всегда ковали любой ценой. И часто – ценой батальонов, брошенных под передовой огонь в качестве пушечного мяса. Так что уж тут говорить о двух заблудших душах? Но, по крайней мере, солдатам на войне резали правду-матку. Они знали, на что идут. В чем сила, брат? Помните такое кино из нашего прошлого? В правде сила. И у кого она есть, тот сильней. И если бы мы знали правду, знали, что идем на задание одни, мы были бы сильнее. И может быть, тогда Ганька бы выжил.

– Да ни хрена бы не были вы сильнее, – не выдержал Калинов. – Ощущение того, что я вам не помог, испортило бы вас. Тьфу ты, надоели мне эти «бы»! История не любит сослагательного наклонения, слыхал об этом? Ну вот, парень, а мы с тобой творим историю.

– Фигня это все. – Костя открыл окно и прикурил сигарету. Теплое солнышко играло на верхушках сосен. – Когда-то кто-то ляпнул, и потом все как один начали твердить. Так вот и рождаются вырванные из контекста лозунги, на которые потом ссылаются все кому не лень, подгоняют под себя – будь то хоть миротворцы, хоть фашисты, хоть демократы.

– Ну что ты цепляешься, Костик! – дружелюбно сказал Сергей Михайлович. – Ты, конечно, вправе злиться на меня. Тут я ничего не могу поделать. Давай-ка отдохни недельку, погуляй, водочки попей вдоволь, найди, наконец, себе девчонку хорошую. Как писал Ремарк, в жизни мало что бывает важным надолго. А потом придешь ко мне очистившимся и скажешь, хочешь ли ты дальше с нами или тебе не по пути. А это вот лично от и. о. президента, так сказать, награда за труды.

Калинов протянул пухлый конверт. Костя, немного подумав, принял гонорар. На вес и на ощупь в конверте была довольно солидная пачка. Интересно, боны или баксы? Но заглядывать внутрь Костя не стал из приличия.

– Это что, отпускные? – сухо бросил он.

– Хоронить Ганю будем завтра, по высшему разряду, – вполголоса обмолвился Сергей Михайлович. – Я тебе звякну предварительно.

Потом некоторое время ехали молча. Муконин с примесью щемящей тоски смотрел на проплывающие окрестности.

Казалось бы, возвращение домой должно радовать человека. Но у Кости в эти минуты радость переплеталась с печалью, с тяжестью под сердцем, словно подсунули любимое блюдо, которое слегка горчит. Знакомые очертания – густые перелески, внезапно выросшие коробки, мосты и эстакады и унылые, пустынные остановочки – как будто все это потускнело за время разлуки, и теперь давно засевшие в душе образы, снова ставшие явью, словно впились с гложущим вопросом: ну где же ты был? А мы без тебя как-то тут существовали. Ведь мы с тобой связаны кровными нитями, разве ты забыл? Сколько всего пройдено с нами! Так бывает и с людьми. Лишь после разлуки они осознают всю ценность друг друга.

– Тебя где высадить-то? – прервал Костины размышления генерал Калинов.

– А вы куда направляетесь?

– Нам, вообще-то, в Комитет, – подал голос усатый сосед.

Голос у него оказался похожим на скрипы несмазанной тележки.

– Тогда где-нибудь в центре выбросите, – попросил Костя.

* * *

Копошащийся, кипящий город Екатеринбург равнодушно принял Муконина. Обрадовались ему только голуби на площади 1905 года, которые готовы были довериться каждому встречному, в надежде полакомиться хлебными крошками. Костя пожалел, что у него ничего с собой нет из еды.

Город мало изменился за то недолгое, впрочем, время, пока Костя отсутствовал. Разве что люди задвигались живее. Ведь они наверняка узнали уже о волжских «терактах в отношении миротворцев». Хотя безголовый Ленин по-прежнему тупо протягивал ладонь в сторону шуршащих по брусчатке автомобилей. А те безучастно проносились мимо него и Дома Правительства. Когда-то здесь произошла случайная встреча с Машей, вспомнилось Косте. Ее несло куда-то, бездумную, в комендантский час, словно подхваченный ветром осенний опавший лист. Черт возьми, как давно это было! Кажется, что прошла целая вечность. Вечно нам кажется, что прошла вечность.

Разбитной и отважный голубь с забавным сиренево-красным хохолком подковылял прямо к Костиным носкам и вопросительно вывернул голову. Черная бусинка глаза дебильно закрылась несколько раз мелким веком.

– Ну что, родной? Нечего мне тебе дать. Извини.

Костя прикурил сигарету и пошел прочь.

Внутри все сжималось. Здесь его никто не ждет, и никому он здесь не нужен. И какая разница этим людям, идущим вдоль проспекта – вот этим юнцам в цветастых курточках, с ранцами за плечами, хлюпающим по грязной брусчатке ботами а-ля НАТО, или вот этим двум кавказцам, колдующим у подвернувшей колесо тачки прямо на мосту, на обочине, или вон той женщине в замызганном пальто с котомкой в руке, – какая им разница, что он, Костя, недавно угодил в столько немыслимых передряг и даже рисковал своей жизнью ради какого-то мифического возрождения России? Они идут себе и идут или копошатся, и никому невдомек. Никому нет ни до чего дела. Главное, прокормить себя в этом большом и бессердечном городе, вовремя схорониться от комендантского часа, раздобыть оружие для самозащиты от уличного жулья. А там – хоть трава не расти.

На мосту Костя остановился и прислонился к парапету. Исеть уже растаяла, и мутные, чайные воды беспокойно проносились внизу. Они увлекали за собой плотики и лодочки: выброшенные пачки из-под сигарет, пластиковые бутылки, полиэтиленовые кульки.

«Жизнь – это броуновское движение, – подумал Костя. – Тебя что-то беспорядочно толкает то туда, то сюда. А тебе кажется, что ты делаешь выбор, что ты сам решаешь, куда тебе плыть, против ли течения, или по течению, или вместе со всеми. Но потом выясняется, что твой выбор уже сделали задолго до тебя. И ты лишь несся к лучику света по тому туннелю, в который тебя направили заранее.

Самое интересное, что ты делаешь все правильно, так, как велят душа или разум либо все вместе. По крайней мере тебе кажется, что ты делаешь все как надо, как должно. Но на поверку выходит, что ты опять бьешься точно рыба об лед.

И почему-то другим вокруг всегда легче и проще. И они выглядят счастливее. Но, тем не менее, ты ни за что не встанешь на их место, даже если появится подобная возможность. Ты все равно, будто конченый мазохист, будешь тупо лететь по своему воздушному каналу, обуреваемый ветрами, исхлестанный чужими крыльями и оплеванный конкурентами».

Костя бросил бычок в воду и проследил, как быстро упала его сумеречная звездочка. Оторвавшись от парапета, он побрел дальше, в направлении Уральского университета.

Закатное солнце ласково массировало шею на затылке. Оно же прихватило верхушки расставленных на фоне Спаса небоскребов. Но тепло его было пока обманчивым, и с земли, с грязной брусчатки, волнами подымался холод, как бы предупреждая, что впереди его ночная власть.

И Костя еще долго шел без смысла, без определенной цели. Просто шел вперед, и все.

После похорон Гани Муконин ощущал дикую пустоту. Она грызла его изнутри. С ней он ходил днем, с ней просыпался ночью в холодном поту, с ней вставал по утрам и опохмелялся. Но даже водка не помогала заглушить эту пустоту. Даже мысли о той, которая где-то в этом городе.