Все небо было цвета ее кожи.

Элеанора

Он такой один, и он прямо здесь.

Он знает, что мне понравится песня, — еще до того, как я ее послушаю. Он смеется, прежде чем я доскажу анекдот. У него на груди, прямо под горлом, есть место, которое сводит меня с ума.

Он такой один — на целом свете.

Парк

Родители никогда не рассказывали, как они встретились, но когда Парк был помладше, он пытался вообразить себе это.

Ему нравилось то, как сильно они любят друг друга. Об этом он думал, просыпаясь по ночам от какого-нибудь кошмара. Не о том, что родители любят его — это само собой разумеется. А о том, что они любят друг друга. Родители не обязаны это делать.

Все его друзья жили в неполных семьях. Их родители расстались. И, казалось, именно это сломало детям жизнь.

Но родители Парка любили друг друга. Они целовались взасос — неважно, кто на них смотрел.

«Каковы шансы, что ты встретишь кого-то вот такого?» — думал он. Человека, которого ты будешь любить вечно. А он будет вечно любить тебя… И что ты сделаешь, если тот человек родился на другом краю мира?

Шансы невероятно малы. Как вышло, что его родители стали так счастливы?

Конечно, их жизнь не была безоблачной. Брат отца погиб во Вьетнаме. Именно поэтому отца послали в Корею. И когда родители поженились, маме пришлось оставить за спиной всех и всё, что она любила до тех пор.

Парк гадал, как отец встретил маму. Увидел ее на улице? Встретил на дороге? Заметил, когда она работала в ресторане?

Он недоумевал: как они оба сумели узнать?..

Этот поцелуй останется с Парком навсегда.

Он заберет его с собой.

И будет вспоминать, проснувшись ночью от кошмаров.

Элеанора

В тот первый раз, когда он взял ее за руку, Элеаноре было так хорошо, что все дурное позабылось в единый миг. И затмило все, что когда-либо причиняло ей боль.

Парк

Волосы Элеаноры полыхали огнем под закатным солнцем. Темные глаза светились, а тело жаждало его рук.

Он понял это в тот первый раз, когда притронулся к ней.

Элеанора

С Парком ничто не было постыдным. Или недостойным. Парк был солнцем — потому что Парк был солнцем. Это единственное объяснение, какое Элеанора могла придумать.

Парк

— Элеанора! Нужно остановиться.

— Нет…

— Нельзя этого делать.

— Можно. Не останавливайся, Парк.

— Я даже не знаю как. И у меня нету… ну, этого.

— Пофиг.

— Но я не хочу, чтобы ты…

— Мне плевать.

— А мне нет.

— Это наш последний шанс.

— Нет, погоди. Почему последний? Не надо так. Элеанора? Ты меня слышишь? Я хочу, чтобы и ты верила, что это не последний наш шанс.

Парк

Элеанора выбралась из фургона, а Парк отошел на кукурузное поле, чтобы отлить. Стыдно, конечно. Но лучше, чем намочить штаны.

Когда он вернулся, Элеанора сидела на капоте, чуть наклонившись вперед. Красивая и грозная, как носовая фигура корабля.

Он забрался на капот и сел рядом с ней.

— Привет.

— Привет.

Парк прижался ней и едва не заплакал от облегчения, когда она положила голову ему на плечо.

— Ты правда в это веришь? — спросила она.

— Во что?

— Что… у нас еще будет возможность. Когда-нибудь.

— Да.

— Не важно, как пойдет, — резко бросила она, — но домой я не вернусь.

— Знаю.

Она замолчала.

— Все неважно, — сказал Парк, — я люблю тебя.

Она обвила руками его талию, а он обнял ее за плечи.

— Я просто не могу поверить, что жизнь дала нас друг другу, а теперь забирает назад.

— А я могу, — откликнулась она. — Жизнь — та еще стерва.

Парк прижал Элеанору к себе, уткнувшись лицом ей в шею.

— Но это зависит от нас, — тихо сказал он. — Мы можем бороться, чтобы не потерять друг друга.

Элеанора

Весь остаток пути Элеанора сидела рядом с Парком. И плевать, что тут не было ремня безопасности, а рычаг переключения передач торчал между ног. Это все равно было гораздо безопаснее, чем кататься в исудзу Ричи.

Они остановились в придорожном кафе. Парк купил вишневую колу и вяленую говядину. И позвонил родителям. Элеанора никак не могла поверить, что они разрешили ему уехать вот так.

— Папа разрешил, — объяснил он. — А мама, я думаю, в шоке.

— От моей мамы ничего не слышно? Или… от кого-нибудь еще?

— Нет. Во всяком случае, родители не говорили.

Парк спросил, не хочет ли она позвонить дяде. Она не хотела.

— Я воняю как Стивов гараж, — сказала Элеанора. — Дядя решит, что я наркоманка.

Парк рассмеялся.

— А еще ты облила пивом рубашку. Возможно, он решит, что ты всего лишь пьяница.

Элеанора обозрела свою рубашку. На ней было кровавое пятно: она ободрала руку о кровать. На плече засохла какая-то грязная корка. Возможно, сопли — от всех этих плачей.

— Вот, — сказал Парк. Он снял свою толстовку, а потом футболку. И протянул ее Элеаноре. Зеленую футболку с надписью «Prefab Sprout».[131]

— Я не могу это взять, — сказала она, глядя, как он натягивает толстовку на голое тело. — Она же совсем новая. И не факт, что вообще на меня налезет.

— Потом вернешь, если захочешь.

— Закрой глаза, — велела она.

Парк повиновался.

На парковке больше никого не было. Элеанора сгорбилась и надела футболку Парка. Потом стянула свою — грязную. Так она переодевалась на уроках физкультуры. Его футболка облегала ее почти так же плотно, как спортивный костюм, но пахла чистотой… и Парком.

— Ладно, сойдет, — сказала она.

Он снова взглянул на нее — и улыбнулся.

— Можешь не возвращать.

Они приехали в Миннеаполис. Парк остановился на очередной заправке, чтобы спросить дорогу.

— Все ясно? — спросила она.

— Как воскресное утро. Мы почти приехали.

Парк