Сидя в вагоне остановившегося в туннеле поезда метро, Элизабет Бенсон досадливо вздыхала. Ей хотелось поскорее попасть домой, посмотреть, нет ли в почтовом ящике писем, да и позвонить кто-нибудь мог. Ее лица касался своим зимним пальто один из теснившихся в проходе пассажиров. Элизабет подтянула поближе свой чемоданчик. Этим утром она вернулась из двухдневной деловой поездки в Германию и прямо из Хитроу поехала на работу, не заглянув домой. Свет в вагоне выключили, она даже газету почитать не могла. Элизабет закрыла глаза и попыталась унестись мыслями из поезда, замершего в узком туннеле.

Был вечер пятницы, и Элизабет устала. Она попробовала вообразить себе разные приятные картины: сумерки, Роберт — седые пряди в густых волосах и глаза, говорящие, что у него куча планов на вечер; пальто разработанной ею модели, отшитое и присланное от производителя в плотном полиэтиленовом чехле.

Судя по всему, в вагоне находился душевнобольной: он вдруг затянул шлягер из старого мюзикла. «Долог путь до Типперари…» Впрочем, довольно скоро он хрюкнул и примолк, — похоже, кто-то, воспользовавшись темнотой, двинул ему локтем по ребрам.

Наконец поезд тронулся, с потолка вагона хлынул свет. На станции «Ланкастер-Гейт» Элизабет протолкалась сквозь плотную стену пальто и вышла на платформу. И почувствовала облегчение, поднявшись наверх, под дождь, — мокрые покрышки автомобилей шуршали листвой, перенесенной ветром через ограду Гайд-парка. Склонив голову, она пошла туда, где изливала зеленый свет витрина винного магазина, беззастенчиво заманивая покупателей.

Через несколько минут Элизабет опустила чемоданчик и стеклянно звякнувший пластиковый пакет на ступеньку крыльца и отперла парадную дверь викторианского дома. Почту из висевшего на внутренней стороне двери проволочного ящика никто пока не вынул: открытки, присланные жившим наверху девушкам, казенные желтые конверты, адресованные хозяевам всех пяти квартир, напоминание о задолженности за газ для миссис Кириадес и письмо из Брюсселя — для Элизабет.

Поднявшись в квартиру, она наполнила ванну и, уютно погрузившись в воду, вскрыла конверт.

Если Роберт решал написать письмо — в добавление к коротким паническим телефонным звонкам, — это обычно означало, что он чувствует себя виноватым. Или что работа в Комиссии и вправду связывает его по рукам и ногам, не оставляя времени даже на то, чтобы слетать домой и повидать жену.

«…до ужаса много работы… скучный доклад британской делегации… на следующей неделе в Люксембурге… надеюсь в субботу попасть в Лондон… короткие каникулы Энни…»

Элизабет опустила письмо на коврик у ванны, улыбнулась. В письме было много уже ставших для нее привычными фраз, и она не смогла бы честно сказать, каким из них верит, но, по крайней мере читая их, ощутила прилив нежности к Роберту. Она соскользнула пониже, теплая вода сомкнулась поверх ее плеч. Зазвонил телефон.

Голая, роняющая капли на ковер гостиной, она прижала трубку к уху, привычно гадая между делом, подается ли на трубку электрическое напряжение и не обладает ли мокрое ухо проводимостью, достаточной для того, чтобы разряд саданул ей прямо в мозг.

Звонила мама, желавшая узнать, сможет ли она завтра приехать в Туикнем к чаю. Ко времени, когда Элизабет дала согласие, она уже высохла. Снова лезть в ванну не имело смысла. Она набрала брюссельский номер и стала слушать длинные европейские гудки. Воображение рисовало ей захламленную гостиную — груды книг и документов, полные пепельницы, немытые чашки, — которую оглашал своим блеянием одинокий телефонный аппарат.

В прихожей принадлежавшего Марку и Линдси домика стояли детская коляска и складной стульчик, поверх которых хозяева обменивались приветствиями с гостями. Элизабет по традиции, унаследованной со студенческой поры, протянула Марку бутылку вина.

Войдя в «двойную» гостиную (две комнаты, соединенные пробитым в разделявшей их стене широким проходом), Элизабет приступила к исполнению ритуала — настолько привычного, что ей давно уже стало казаться, будто она, улыбаясь, разговаривая и жестикулируя, выполняет загодя написанную кем-то программу. Время от времени Марк и Линдси помимо нее приглашали кого-то еще. Сегодня у них в гостях были жившая на соседней улице супружеская чета и одинокий, что сразу внушило Элизабет определенные подозрения, мужчина. Она и не заметила, каким образом у нее в пальцах появилась зажженная сигарета, а во рту — вкус красного вина.

Это были самые старые из ее друзей, связанные с ней общим жизненным опытом. Иногда Элизабет думала, что, познакомься они сейчас, вряд ли смогли бы так сблизиться; тем не менее их дружба оставалась на удивление теплой. Линдси была существом порывистым, склонным командовать другими; Марк — человеком домашним, лишенным сколько-нибудь определенных амбиций. Лет до тридцати они еще приглашали к себе гостей, среди которых попадался кто-нибудь, отчаянно старавшийся произвести на остальных впечатление рассказами о собственной важности или демонстрацией недоступной прочим политической мудрости, однако теперь их вечеринки превратились в непритязательное дружеское общение. Тридцативосьмилетней Элизабет они служили напоминанием о том, как мало, в сущности, изменений происходит в их жизни. Серьезным событием можно было считать разве что появление детей. В скором времени разговор непременно коснется их поведения и школы, и Элизабет попробует отключиться — отчасти потому, что на нее эта тема навевала скуку, а отчасти — потому, что причиняла безотчетную боль.

Вообще говоря, Линдси почти оставила попытки приглашать одновременно с Элизабет холостяков. В течение двух или трех лет их троица неизменно дополнялась каким-нибудь одиноким мужчиной той или иной разновидности — отчаявшимся, разведенным, пьющим, но чаще всего вполне довольным своим положением.

— Твоя беда в том, — сказала однажды Линдси, — что ты отпугиваешь мужчин.

— Беда? — переспросила Элизабет. — А я и не заметила, как попала в беду.

— Ты понимаешь, о чем я. Посмотри на себя. Ты такая уверенная в себе, такая хладнокровная, всегда безупречно одетая… Вылитая Анук Эме…

— Послушать тебя, так я почти старуха.

— Ты понимаешь, о чем я. Мужчины — существа на самом деле робкие. С ними нужно поласковее. Пусть почувствуют, что им ничто не грозит. Во всяком случае поначалу.

— А потом делай с ними что хочешь?

— Да нет, конечно. Но ты посмотри на себя, Элизабет. Нужно быть уступчивее. Помнишь, я тебя с Дэвидом познакомила? Он такой мягкий, совершенно твой тип. А ты его разом отшила.

— Ты, похоже, забыла, что у меня есть любовник. Так что таращить глаза и флиртовать с твоим Деннисом, Дэвидом или как там его мне совершенно без надобности. Я уже при деле.

— Это ты про твоего еврократа говоришь?

— У него есть имя — Роберт.

— Он же никогда не уйдет от жены. Ты и сама это знаешь, верно? Все они обещают уйти, но никогда не уходят.

Элизабет мирно улыбнулась.