с мужчинами, я научу тебя. Уверен, ты станешь моим самым прилежным учеником! Воистину, не отлынивая от упражнений, ты быстро превзойдешь учителя! Я покажу тебе, как использовать твои музыкальные пальчики — не только для перебора струн лютни. Я заставлю тебя петь иную песню, ты будешь кричать и стонать, и ты узнаешь, что это слаще любой музыки!..

Тишка понял: еще одно слово — и его точно стошнит. Он рывком сбросил с себя барона, но тот обхватил его руками и ногами и не позволил сбежать с кровати — с эдаким грузом не побегаешь! Светозар вынужден был зависнуть на четвереньках над извращенцем, чтобы попытаться избавиться от его цепкой хватки. Однако одной рукой отцепить с себя четыре конечности было делом невыполнимым — какую-то отцеплял, три другие возвращались на облюбованное место, да не просто возвращались, а елозили, задирали на нем расстегнутую одежду, забирались под белье. К тому же барон, лежа под ним, выпячивал пузо, стараясь прижаться всем грузным телом, да вовсю расчирикался весенней пташкой:

— Ах, ты нетерпеливый какой! Хочешь быть сверху? Пусть будет по-твоему, я не против! От тебя мне даже боль будет сладка! И всё же постарайся взять меня медленно, не спеши! Я и так весь твой, но прости, у меня давным-давно никого не было, наверное, я узкий, как юная девственница!

Извращенец заливался, кокетливо закатывая глазки, багровея физиономией в возбуждении и призывно причмокивая губами. А Тишка… если бы мог — заткнул бы себе уши и сбежал куда подальше. Однако барон не позволял ему ни того, ни другого. Поэтому оставалось лишь одно — вернуть радушному хозяину его ужин. Прямо здесь. Прямо сейчас. Как ни жаль, ведь повара старались.

— Бу-э! — булькнул менестрель далеко не мелодично.

— А-А-А!!! Извращенец!!! — заорал в возмущении барон, которому вылилось последствие его затеи прямо на багровую физиономию, за шиворот и на шелковые простыни. — Да как ты посмел?!!

— Извиняюсь, вырвалось, — равнодушно повинился Светозар, утер губы безвозвратно загубленной шелковой простыней, поднялся с морально поверженного противника, который лишь слабо трепыхался на постели, беспомощно размазывая следы ужина по лицу.

Тут большое окно спальни взорвалось осколками. Бархатные шторы распахнулись, точно театральный занавес: на подоконнике картинно замер Полкан, балансируя на цыпочках. На спине чудо-коня уверенным полководцем восседала Грюнфрид, взгляд ее горел жаждой возмездия.

— Ой, это вы? — обрадовался Тишка. Недолго думая, набросил на кровать и барона меховое покрывало, подобрав оное с пола, барон лишь вякнул. — Погодите минутку, я лютню захвачу!

Пока Светозар торопливо застегивался и подтягивал штаны, завязывал пояс, пока искал лютню, брошенную возле дверей — постель зашевелилась. Барон утер физиономию рукавом, сполз с кровати, запахнулся в покрывало — и на цыпочках ринулся к дальней стене, где было развешано турнирное оружие. Схватив алебарду, он с угрожающим видом подобрался к Тишке, который не подозревал опасности за своей спиной. Тот наконец-то отыскал лютню под столиком с умывальным прибором и, одолжив чистое полотенце, принялся озабоченно стирать с лаковых боков инструмента некрасивые пятна от масляных пальцев барона, (а перед этим всё-таки прополоскал рот свежей водой и сплюнул в ночную вазу под столом).

Полкан взирал на происходящее с невозмутимой мордой, предоставляя молодому хозяину самостоятельно разобраться с проблемами, которые он сам на себя навлек небрежной беспечностью. Вот уж если не справится, тогда чудо-конь вмешается, пустит в ход рога и клыки.

Грюнфрид в смятении встала на седло: она не знала, как предупредить своего рыцаря, крикнуть ведь не могла. Зрелище полуголого барона, бегающего по спальне на цыпочках при своем-то весе, повергло гоблинку в ужас. Когда же владелец поместья направил в спину менестреля оружие и выкрикнул:

— Не жди, что я заплачу тебе за сегодняшнее представление! Это ты мне заплатишь — за оскорбление!

Тут уж Груша не стерпела: спрыгнула с коня на подоконник, с подоконника в комнату.

Светозар в недоумении обернулся — и уставился на блеснувший кончик алебарды. Несмотря на турнирное предназначение, клинок выглядел остро наточенным.

— На цепь тебя посажу, в подвале! Ноги мне целовать станешь, лишь бы я позволил тебе стать моим рабом! — разошелся барон, тыча алебардой в несостоявшегося любовника.

Тишка не стал прикрываться лютней, наоборот спрятал дорогой инструмент за спину. Зато пригодился тазик от умывального комплекта — менестрель выставил его перед собой, точно щит.

— Полукровка! Нелюдь, а воображаешь себя королевичем! — не унимался барон.

Острие алебарды звучно встретилось с тазиком, оставив на днище порядочную вмятину.

У Грюнфрид не получилось достать висевший на стене меч, слишком высоко, как ни подпрыгивай. Время поджимало, ощущать себя безоружной и бесполезной было нестерпимо, поэтому она схватила первое, что попалось под руку — тяжелый серебряный подсвечник. В буквальном смысле плюнув на свечу, она метнулась к барону и… Она не размышляла и не планировала, она просто делала то, что велит ей сердце. В данный миг сердце приказало ей садануть длинным подсвечником, точно копьем, аккурат промеж ног барону.

Владелец поместья взвизгнул, взяв умопомрачительно высокую ноту, схватился обеими руками за разбитую всмятку промежность. Алебарду он, разумеется, выронил, звон «сложенного» оружия прозвучал аккомпанементом пронзительного крещендо.

Светозар сочувствующе поморщился.

— Прошу простить, что не оправдал ваших надежд, — извинился менестрель перед катающимся по полу и подвывающим хозяином.

Осторожно обойдя поверженного, Тишка отобрал у воинственно пыхтящей Груши подсвечник, взял ее за руку, с усилием развернул, — хотя она бы с удовольствием еще задержалась ненадолго, отвесила бы пару-троечку ударов от души, — и повел к Полкану. Тот любовался на них, сидя на подоконнике, словно огромный кот, завернув змеиный хвост вокруг лап.

— Предупреждал ведь меня папка держаться подальше от людей, в особенности от аристократов — впредь буду