class="p1">И тут же товарищ Вегменский пишет: «И уж, во всяком случае, слишком должен был деклассироваться этот пролетарий, если ему удалось заслужить полнейшее царское доверие». Но, может быть, и доверие самого товарища Вегменского ему тоже удалось заслужить, спросим мы? И не ошибемся. Несколько лет перед нами стояла эта загадка: почему товарищ Вегменский столь трогательно заботится о генерале и, по существу, реабилитировал его, если уж тиражом 4000 экз. советское издательство издало его книгу? Но вот прошло время и оно показало: потому, что товарищ Вегменский готовил себе сотрудника по Крайплану, потому, что он хотел заседать в президиуме Крайплана вместе с этим бывшим генералом с высшей ступени военной иерархической лестницы! Нас спросят: «Как это понять?» Мы прямо скажем: «Этого действительно понять нельзя, но это так, это факт». Приходится удивляться: неужели товарищ Вегменский сам не понимает, чем все это пахнет? Не понимает, что, если он вот уже больше трех лет не хочет называть вещи своими подлинными именами, тогда за него это вынуждены сделать другие? Конечно, не сам товарищ Вегменский укомплектовывал штаты Крайплана, это комплектование было проведено еще покойным т. Лазаревым, который, прямо нужно сказать, при всей широте своего характера и огромных знаниях никогда не отличался особой бдительностью, но это, само собою понятно, отнюдь не снимает ответственности лично с товарища Вегменского.

Мы посылаем это письмо в редакцию, но не настаиваем на немедленной его публикации, поскольку требуется и еще подборка фактов в других краевых организациях. И вот нам представляется необходимым создать во всех организациях рабочие комиссии, 3-5 человек, которые рассмотрят положение с кадрами. Что касается Крайплана, то его рабочая комиссия должна решить вопрос о возможности дальнейшего сотрудничества старого большевика товарища Вегменского с б. царским генералом, а попутно, еще раз вернувшись к личности последнего, еще раз изучить его «Воспоминания» и сделать вывод о возможности вообще использовать его в Крайплане как специалиста и как члена президиума (особенно на нынешнем этапе обострения классовой борьбы). И только по окончании работы всех этих рабочих комиссий опубликовать в печати окончательные выводы вместе с нашим письмом».

Члену рабочей комиссии Корнилову была предоставлена копия этого документа, но без подписей – авторы оставались для него инкогнито. Не говоря уже о Вегменском и Бондарине, Корнилов угадывал, что и для Прохина этот документ – вещь серьезная. И сам товарищ Озолинь должен был об этом документе знать и реагировать на него.

В последний день рабочей пятидневки в конце дня в кабинетике Корнилова раздался стук – его вызывали к телефону. Корнилов догадался: «Начальство вызывает! Кто бы?» Прохин вызывал к себе подчиненных через секретаршу и разговаривал с ними лично, телефонные же разговоры внутри своего учреждения не терпел, считал их признаком бюрократизма.

Корнилов поторопился в соседнюю комнату, и, только вошел, ему сообщили:

— Товарищ Озолинь вызывает!

Корнилов поднял трубку «Эриксона» с выцветшей от времени шляпкой звонка и услышал:

— Озолинь говорит! – И тут же, будто продолжая разговор: – Ну? Куда вы его запропастили?

— Кого? – спросил Корнилов.

— Конечно, Вегменского! Председателя КИС!

— Третий день болеет!

— Тогда ко мне вы. С материалами. По Северу, по Северному морскому пути. Здесь у меня североморпутейцы. Очень хотят плавать по морям, а по рекам очень не хотят. И требуют перевалки на речные суда. Здесь у меня и речное пароходство: хотят, чтобы Североморпуть был транзитным, перевалки не хотят. Мне нужно слушать обе стороны. Вы поможете их слушать. Захватите материалы, понятно? И по северным земельным фондам тоже захватите, тоже будет вопрос. В связи с планом по хлебу.

Еще бы Корнилову было все это непонятно! «Североморпуть» и «Госпар» враждовали почти по всему течению Оби и Енисея, и даже Государственный арбитраж не мог их примирить. Нынче в арбитраже они как будто бы придут к соглашению, а уже на другой день та или иная сторона заявляет протест: «Ввиду того, что заседание арбитража проходило при отсутствии с нашей стороны достаточно компетентных лиц...»

Эти разногласия сказывались и в Крайплане. «Североморпуть» очень поддерживал Бондарин, он каждый год писал статьи с обзорами конъюнктуры хлебных рынков Лондона, Амстердама, Копенгагена и других портов, куда шли суда «Североморпути», доказывал, как это выгодно Сибири – сбывать в Европу свой хлеб, льняное волокно и семя, какие в этом заключаются для нее перспективы; сторону же «Госпара» неизменно держал Новгородский. Новгородский, в прошлом юрист, всегда умело спорил, но, когда спор кончался, никак нельзя было вспомнить, какие аргументы приводил он «за» и «против».

Понятен был Корнилову вопрос и о хлебозаготовках, он напоминал ему фронт в 1915 году, когда вся русская армия требовала: «Снарядов! Патронов! Патронов! Снарядов!» Вот и сейчас было так же: «Хлеба! Хлеба! Хлеба!» Правда, к осени 1916 года, когда к снабжению армии был привлечен российский «Земгорсоюз», и патроны, и сапоги были в относительном достатке, а нынче? Когда-то нынче будет в достаточном количестве хлеб? Если потребность в нем и внутри страны и на экспорт растет и растет? И так подумав о том и о другом, Корнилов собрал бумаги, которые могли понадобиться ему, и двинулся в Крайком ВКП(б). Идти недолго, минут семь-восемь, по улице Красный путь и через площадь Революции.

Семь-восемь минут – серьезное время для мыслей, воспоминаний и некоторых соображений.

Вместе с Прохиным, а еще раньше вместе с Лазаревым Корнилов несколько раз бывал у Озолиня, а однажды, опять-таки во время болезни Вегменского, Озолинь вызвал его для беседы один на один, конечно, по хлебному же вопросу – о возможности расширения посевных площадей. Но только начался тогда разговор, как зазвонил телефон, Озолинь вышел из кабинета, сел в автомобиль и уехал. Как понял Корнилов, кто-то из руководителей Большого Совнаркома или ЦК проезжал через Красносибирск и, пользуясь тем, что стоянки даже скорых поездов были здесь по часу и более, вызвал товарища Озолиня на вокзал.

Озолинь всегда производил на Корнилова впечатление личности незаурядной опять-таки своей энергией. «Опять-таки» потому, что именно в этом, в «энергическом» смысле он был соизмерим с Лазаревым. Разница в том, улавливал Корнилов, что Лазарев сам по себе производил энергию, был ее постоянным источником, в Озолине же энергия возникала не столько от него самого, сколько из его безусловного подчинения некоей громадной внешней силе. Однажды он с воодушевлением и раз и навсегда признал ее над собою, эту внешнюю силу, эту идею всех идей, и вот стал ее трансформатором. Именно таким образом он энергетически превосходил, может быть,