Внимание, которое начал проявлять дипломатический и синодальный Петербург к Святой Горе в канун Крымской войны, не могло не насторожить британских дипломатов, опасавшихся влияния России на Афон в связи с ростом русского монашества. В понимании Каннинга, Афон с его многонациональным населением и сложными межэтническими отношениями, как и святые места Палестины, обладал необходимым ресурсом, который можно использовать в качестве инструмента влияния в политическом противостоянии держав на Христианском Востоке.

Как выяснил российский посланник в Константинополе В.П. Титов, «афонская» миссия Каннинга заключалась в том, чтобы лично убедиться в достоверности информации «о военных боеприпасах и значительных запасах оружия, которые монахи скрытно собрали за стенами монастырей»[932]. Подобные подозрения, по мнению Титова, и вынудили Каннинга отправиться в «прогулочный» вояж к берегам Афона. Впрочем, посланник полагал, что «в этой ситуации визит сэра Стрэтфорда мог лишь быть благотворным, способствуя рассеиванию несправедливых и абсурдных подозрений»[933].

Кроме того, при посещении Афона Каннинг, как и другие британские дипломаты, использовал право британского покровительства греческим монахам с Ионических островов, находившихся под протекторатом Великобритании. Дипломатическая поддержка ионических греков являлась одной из главных «зацепок» британских послов для оправдания их вмешательства в дела Православного Афона[934].

Фирман 1850 г. о признании протестантов в Османской империи. Кульминацией влияния сэра Каннинга на этнорелигиозную ситуацию в ближневосточном регионе стало издание в ноябре 1850 г. фирмана, которым, турецкое правительство признало, наконец, за протестантами те же права, которыми пользовались остальные туземные христианские общины Османской империи. По примеру православных сообществ, главы которых несли ответственность перед Портой за свою паству, официальным представителем протестантов перед турецким правительством был назначен епископ Самуил Гобат.

Согласно высочайшему султанскому указу, в обязанности епископа входило предоставление сведений о всех изменениях в составе протестантской общины. Помимо прочего, великому визирю предписывалось, «ни на йоту не позволять, чтобы их (протестантов) беспокоили, в частности и в целом, и пускать в оборот все внимание и настойчивость, чтобы поддерживать их в спокойствии и безопасности». В случае же необходимости, «им было позволено сделать доклад Высочайшей Порте о положении их дел посредством Агента»[935].

Отдавая долг почти десятилетним усилиям сэра Каннинга в Константинополе, представители Пруссии называли издание фирмана «самой блистательной победой, которой добился британский посол»: «“Невозможно, чтобы Порта отменила религиозный закон”, – говорили тогда некоторые корреспонденты, прежде всего турецкие, чем немецкие. И тем не менее, Порта уступила! Нужны ли еще доказательства того, что Порту можно заставить пойти на любые уступки, энергично требуемые крупной европейской державой?»[936]

Изданием фирмана официально узаконивались права протестантских общин, наравне с другими конфессиями, чем открывался прямой путь к прозелитизму среди православного населения. Долгожданный фирман 1850 г. позволял Гобату и его миссионерам обещать всем перешедшим в протестантизм (не только православным, но и католикам) покровительство британского консульства. Несмотря на противодействие со стороны православных и католических общин и, соответственно со стороны российских и французских дипломатов, Гобат был убежден, что «в этой стране дверь для проповеди Евангелия местным жителям открыта»[937].

Деятельность Гобата получила признание протестантских миссионеров, справедливо воспринявших учреждение епископской кафедры в Иерусалиме как «еще один центр протестантского влияния»[938]. Центральную роль в продвижении англо-американского церковного и политического влияния американские миссионеры отводили сэру Стрэтфорду Каннингу[939], в чем с ними были согласны и российские церковные дипломаты того времени: «Уступая энергичным настояниям английского посольства в Константинополе, – писал прот.

Ф.И. Титов, – поддержанным прусским правительством, Порта скоро вынуждена была… дать протестантской общине в Турции, в частности, в Сирии и Палестине все права самостоятельной духовной общины…. и – что всего важнее – беспрепятственно обращать в протестантство райю, т. е. всех немусульманских подданных султана»[940].

В канун Крымской войны. При обострении военно-политической и церковно-дипломатической ситуации на Ближнем Востоке в преддверии Крымской войны концепция Каннинга, рассчитанная на охлаждение и последующий разрыв русско-греческих церковных отношений, приобрела особую актуальность. В начале 1850-х гг. в фокусе британской дипломатии оказался, казалось бы, сугубо церковный вопрос – о различиях в обрядах Русской и Восточной Церквей при принятии в православие из инославных конфессий. Полемика, поднятая англиканским диаконом из Магдалин-Колледжа в Оксфорде Уильямом Пальмером, была взята на вооружение сэром Каннингом, стремившегося убедить Константинопольский Синод в «отклонении» Российской Церкви от греческого православия, в расчете, что церковный раскол между Россией и Константинополем мог бы способствовать падению авторитета России на Православном Востоке[941].

По словам советника российского консульства в Афинах

B. С. Неклюдова, накануне и во время Крымской войны все действия британской дипломатии были направлены на то, чтобы «явить пред иноверными столь жадно ими желаемый соблазн распрей и разногласия меж сынами одной и той же ненавистной им Церкви»[942]. Замысел Каннинга состоял в том, чтобы различия в обрядах Российской и Греческой Церквей представить как догматические расхождения. Как отмечал Неклюдов, «великобританский представитель в Константинополе основывал на сем факте свои настоятельные убеждения Вселенскому Патриарху к разъединению Греко-Восточной Церкви с Российскою, оказавшеюся будто бы неверною преданиям православия»[943].

Успехи британской дипломатии подавали Каннингу надежду и в дальнейшем осуществлять вмешательство в церковные дела Востока, в расчете на константинопольских фанариотов[944] – органичных союзников султанской власти.

Летом 1852 г. «великий посол» сэр Стрэтфорд Каннинг, на протяжении десяти лет державший в своих руках нити управления многочисленным штатом консулов и консульских агентов, возвратился в Англию, полагая, что «Большая игра в улучшения на сегодня полностью закончена», и главная цель его пребывания на Востоке себя исчерпала[945]. Вряд ли устраивала его и позиция Патриарха Анфима IV, который, по свидетельству барона Жомини, «с твердостью отклонил» настояния Каннинга признать неверность Российской Церкви догматам православия[946]. Вскоре после отбытия посла, Патриарх оставил Константинопольскую кафедру.

Незадолго до отъезда Каннинга из Константинополя протестантские миссионеры преподнесли ему адрес от 27 мая 1852 г., в котором выражали «глубочайшее и неподдельное сожаление» по поводу предстоящего отъезда посла, на протяжении двух десятилетий обеспечивавшего дипломатическую поддержку их деятельности перед турецкими властями. В послании говорилось, что за двадцать лет, проведенных ими на Востоке, «благодаря огромным заслугам» сэра Каннинга, «во многих областях можно наблюдать ощутимый прогресс», и в первую очередь «в отношении свободы вероисповедания». Помимо свидетельства о «многих изменениях к лучшему» в религиозном отношении и явном прогрессе в области образования, нравственного воспитания и книгоиздательства, в американском адресе упоминались нововведения, достигнутые при непосредственном участии британской дипломатии в социальной и гражданской сфере. Несмотря на то, что порой случались «шаги назад и досадные промедления, характерные для радикальных реформ всех времен», в заслугу Каннингу вменялось то, что «зависимые