– Тут – полтора десятка. Если не хватит – найдем столько, сколько потребуется…

Я благодарно кивнул и протянул ему свой чекан:

– Продашь. Он стоит раз в пять дороже…

Десятник сперва недоуменно выгнул бровь, а потом убрал руки за спину. Тогда как один из его воинов – мальчишка лиственей шестнадцати-семнадцати, судя по вышивке на ара’д’ори, Ракташ – посмотрел на меня, как на юродивого:

– Ты чего, баас’анэ’ори? Мы – твои ро’шер’о!!!

Я оглядел «младшего брата» с ног до головы и снова уставился на десятника:

– Бери: кроме денег, мне потребуется еще и конь…

Гатран прищурился, потом пару раз хлопнул длинными и по-женски густыми ресницами, а затем понимающе улыбнулся:

– Мне кажется, ты не знаешь, что такое «баас’анэ’ори»…

Да, я не знал. И не хотел знать, так как собирался успеть добраться до Тьюварра как можно раньше. Но, увы, равнодушия, написанного на моем лице, десятник «не заметил»:

– Ты – правая рука Барса, а это значит, что весь Шаргайл – твой сарти, а все хейсары – твои ро’шер’о…

К удивлению хейсаров, я отнесся к своему новому титулу без какого бы то ни было пиетета – кивнул и принялся собираться. Десятник воспринял это нормально и послал одного из подчиненных за конем, а тот самый Ракташ, который незадолго до этого смотрел на меня, как на юродивого, возмутился. И тут же попытался высказать мне свои претензии:

– Баас’анэ’ори – это живое олицетворение а’дара, воин, который…

– …не говорит, а делает! – рванув его за рукав, рявкнул седой Уаттах, до этого момента не вымолвивший ни слова. – Кром услышал. Этого достаточно…

– Да, но мы – его ро’шер’о, и он обя…

– Один из таких же ро’ори, как ты, лишил Крома его гард’эйт… – еле слышно прошипел седой, затем повернулся ко мне и склонил голову: – Асвид Ветерок юн и говорит, не подумав. Не держи на него зла, ашер…

…К воротам Тьюварра я подъехал к началу часа оленя и, оглядев вереницу телег, забившую тракт на добрую половину перестрела, мрачно вздохнул: о том, что в город удастся попасть до заката, можно было забыть.

Остановил коня за рассохшимся возом, загруженным выцветшими мешками, потянулся к щеке, чтобы почесать шрам, и, ткнув пальцем в незаживающие струпья, мрачно вздохнул: ждать не хотелось. Совсем.

В этот момент рядом за моей спиной раздался голос десятника Гатрана:

– Езжай дальше, ашер: ты – баас’анэ’ори, и тебя пропустят без очереди…

«Тьюварр – это не Шаргайл…» – подумал было я, потом сообразил, что в карауле, охраняющем городские ворота, должен быть хотя бы один хейсар, пришпорил своего скарца и через минуту подъезжал к высоченным – локтей в двадцать – створкам, между которыми стояли деревянные козлы, разделяющие людские потоки.

Мордастые и толстопузые воины с алебардами, преградившие дорогу очередной телеге, оглядели меня с ног до головы и мотнули головой в направлении столика мытаря.

Я утвердительно кивнул, подъехал к столу, потянулся к кошелю и чуть не оглох от подобострастного вопля попрошайки[221]:

– Добро пожаловать в Тьюварр, ваша светлость! Рады, что вы решили заехать в наш благословенный Богами город!

Оглянувшись по сторонам и не обнаружив поблизости ни одного белого[222], я непонимающе уставился на мытаря и увидел, что его взгляд перебегает с моего араллуха на конец посоха, торчащий из-за плеча, с посоха – на лицо и снова на араллух:

– Сколько с меня?

– С вас? – ошалело переспросил попрошайка и тут же затряс головой: – Вам платить не надо – вы ж… э-э-э… а, сам басенор Кром!!!

– Баас’анэ’ори! – поправил его вылетевший из кордегардии хейсар и гулко шарахнул себя кулаком по нагруднику: – Силы твоей деснице и ясности взору, ашер!

– Мудрости и долгой жизни… – привычно ответил я и, заметив, что на меня пялится весь народ, собравшийся около ворот, торопливо проехал в арку.

Первые минут десять – пока ехал по Столбовой – я пытался понять, зачем королю Неддару потребовалось сообщать мытарям мои приметы и запрещать им брать с меня пошлину, а потом пришел к выводу, что это, по сути, все, чем Латирдан может отплатить за спасение своей жизни.

«Лучше бы Унгара ловил…» – мрачно подумал я, сворачивая на улицу Всех Богов, и впился взглядом в Тьюваррский храм Хэль.

Невысокий – шпиль здания, увенчанный сияющим на солнце «ежом»[223], возносился над землей на каких-то пятнадцать локтей – и не особенно монументальный храм казался детской игрушкой, брошенной за ненадобностью. Но только издалека, ибо вблизи ощущение легкости и воздушности, вызываемые внешним видом постройки, уступало место неуверенности и постепенно усиливающемуся страху.

Само собой, не просто так – с расстояния шагов в десять выпуклости и впадины, во множестве разбросанные по его стенам, вдруг превращались в изломанные тела людей и животных, при взгляде на которые в голову поневоле закрадывалось сомнение в здравомыслии создавшего их скульптора, а в глубине каменной арки из черного камня, заменяющей храму вход, даже в самый солнечный день клубилась тьма.

Несмотря на это, обе длиннющие каменные лавки, пристроенные к его стенам по обе стороны от арки, никогда не пустовали – на них восседали старики и старухи, явившиеся к Матери Снов, чтобы вымолить для себя тихий и безболезненный уход.

Присаживаться на свободное место и ждать, пока ко мне подойдет какой-нибудь жрец, я не собирался: спешился перед аркой, жестом подозвал одного из «младших братьев», кинул ему повод и решительно вошел внутрь…

…Как и в святилище Бастарза, в храме пахло прогоревшим маслом для светильников, сыростью и жертвенной кровью. А вот обстановка разительно отличалась – если в рей’н’и’оле, кроме статуи Бастарза, «игл», «кольев» и алтаря, не было практически ничего, то каждая пядь темного, как ночь, храма Хэль оказалась заставлена ожившими кошмарами: в шаге от входа стояло нечто, напоминающее рождающегося из черного огня акрида, причем не нормального, с волка величиной, а раза в три больше, да еще и со слишком крупными клыками и когтями. По левую руку от алтаря из стены вырастало чудовищно искаженное лицо ребенка с невероятно развитыми надбровными дугами, носом, смахивающим на рыло секача, и впалыми, как от безумного голода, щеками. А из нижней части одной из колонн, подпирающих невидимый в темноте купол, вылезала скрюченная карга, вместо ног опирающаяся на щупальца.

«Темнейшей ночи тебе, Мать Снов…» – заметив скользнувшее ко мне пятно мрака, подумал я и, не дожидаясь вопросов жреца, снял с пояса кошель.