— Давид, помоги. Ты ведь многих знаешь.

— Хорошо. — Тот кивнул. — Сделаем все возможное.

— Да я лучше выкину эти деньги на дорогу! -разозлился Дере.

— Заткнись! — оборвала она. — Дома объяснимся.

Альберт Валерианович понял, что разговор будет серьезным, и затих. Она смотрела в окно и думала. Все закончилось не так уж и бездарно. У нее появился шанс. Она посмотрела на Давида: да, появился шанс.

Двери в гостиную были плотно закрыты, шторы задернуты. Горела яркая люстра. Все ее пять лампочек были зажжены. Маргарита стояла у окна, Альберт Валерианович сидел в кресле.

— Объяснимся.

Она вздохнула. Разговор тяжелый, но надо его начать.

— Мне не в чем себя упрекнуть, — напыщенно сказал Дере. — Я сделал это из любви к тебе.

— Но мальчик, Алик? Мальчик-то здесь при чем? Ты догадываешься, что с ним произошло в тюрьме? Как он будет после этого?

— Ничего, выживет, — скривился Альберт Валерианович.

— Да ты просто садист!

— Он бы все равно сел. Камушки не я за него воровал, не забывай.

— Но убийство! Ты повесил на него убийство!

— Не я. Гатин. И я ни о чем не жалею, — повторил Дере.

— Откуда в тебе столько жестокости? — простонала она.

— Я мужчина. В борьбе за любимую женщину все средства хороши. Я не хочу, чтобы все стало как раньше. Чтобы мы опять жили втроем. Не хочу! — крикнул Дере.

— Этого и не будет, — спокойно сказала она. -Как ты не понимаешь? Я больше не могу быть его любовницей. Потому что уже почувствовала себя матерью. Это было бы кощунство.

— Слава богу! Опомнилась!

— Но я буду о нем заботиться.

— Издалека. — Альберт Валерианович хмыкнул. -Пожалуйста!

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась она.

— Мы уезжаем, Дуся.

— Как? Куда?

— Помнишь, я говорил тебе о выгодном контракте? Оч-чень богатый человек купил себе замок в Европе. Он хочет, чтобы модный скульптор Маргарита Мун занялась дизайном.

— Но я не декоратор! Я скульптор!

— Вот и отлично. Там огромный парк. Твои скульптуры его украсят. Твори. И огромный дом. Замок! Дуся! Вот поле деятельности! Ты всегда тяготела к монументализму! Нам обещали хорошо заплатить.

— И за сколько ты меня продал? — подозрительно спросила она.

— Мы больше не будем нуждаться, — уклончиво ответил Дере.

— А мы разве нуждались?

— Дуся, не капризничай. Надо ехать. Годик-другой поживем в Европе. В замке будет твоя мастерская. Вокруг парк, — напомнил Дере. — Климат мягкий.

— Я не смогу.

— Сможешь. Я в тебя верю. Вспомни, с чего ты начинала? Пряжки для ремней, пробки для бутылок.

— Дались тебе эти пробки! — Она поморщилась.

— Глядишь — появится другой богатый клиент. Останемся в Европе.

— Чем же тебе Россия так не нравится? — Она усмехнулась.

— Нравится. И мы сюда обязательно вернемся. С деньгами и всемирной славой.

— Но моя рука… Вдохновение…

Она уже дрогнула.

— Вернется, — уверенно сказал Дере. — А не вернется — невелика беда. С твоей славой, Дуся! Спасибо скандалу и пиару! Все, что ты ни сделаешь, будет признано гениальным. Ведь это от самой Маргариты Мун! Теперь уже имя работает на тебя. Пользуйся.

— Как тебе это удалось?

— Правда, я молодец? — с гордостью спросил он. — Эх, Дуся! Нет нам жизни друг без друга! Мы с тобой в связке. Да, я поступил скверно. Умолчал о том, что видел. Да, я был на стороне Платона. Я и сейчас на его стороне. Клара была дрянь. Не спорь, ты сама это знаешь. Но и ты не лучше. Изменила мне с мальчишкой. Я страдал. Что ж… Простим друг друга? — Альберт Валерианович смотрел на нее просительно.

Она колебалась.

— Я хотела помочь Сеси. Если ты согласишься на мои условия…

— Что за условия? — деловито спросил Дере.

Она машинально подумала: «Счетовод».

— Я хочу, чтобы его сестра с ребенком и брат-инвалид переехали сюда. Брата устроить в интернат, где с ним будут заниматься лучшие специалисты. Ребенка лечить. Сказали же: есть перспективы.

— Дуся! — Дере вскочил. — Какой же ты наивный человек! Думаешь, они будут тебе благодарны? Руки будут целовать? Да ты их сюда только пусти! Потом не выгонишь! Как ты не понимаешь? Нельзя кидать подачки! Нельзя!

Он забегал по комнате.

— Люди так устроены. Кинешь им кость — не будут работать, будут ждать. Служить. Пока есть надежда. Не дождутся — обидятся. Потом возненавидят. Ты наживешь себе злейших врагов!

— Дере! Скажи лучше — тебе денег жалко!

— Я не себя спасаю! Не деньги! Тебя! Как ты не понимаешь?!

Он остановился напротив нее.

— Я хочу помочь людям, — твердо сказала Маргарита. — Это мое условие.

— Ну хорошо. В конце концов, это моя работа. Ты влезаешь в дерьмо — я его отскребаю. Чтобы от тебя, дорогая, не пахло. Дере плохой. Мерзавец! Хорошо. Пусть будет по-твоему. Мне за ними съездить?

— Можно послать Давида.

— Вот чтобы здесь духу его не было! Завтра же!

— Раскомандовался!

— Зачем он тебе? Он — не Сеси. Давид втроем жить не будет. И в Европу с нами не поедет.

— Я знаю, — тихо сказала она.

— Так что: прощайся.

— Когда мы едем?

— Ну, раз ты поставила условие… Как только я обеспечу доставку семейства Симоновых, буду хлопотать и о нашем отъезде. Я думаю, через месяц.

— Месяц! Так быстро!

— Можешь делать вид, что тебе по-прежнему угрожает опасность. И держать при себе Давида. Но! — Он поднял вверх указательный палец. — На расстоянии.

— Нет. Завтра же мы поговорим. Но не сегодня. Сегодня я устала.

— Мы все устали, — вздохнул Альберт Валерианович.

Потом подошел, встал рядом с ней у окна. Прислонился спиной к подоконнику, она оперлась о его плечо. Обнялись.

— Ну, мир? — тихо спросил Дере и поцеловал ее в висок.

— Да. Видимо, это моя судьба.

— Да, Дуся. Работать надо. Потрясения последних трех месяцев дорого нам стоили. У тебя появилась седина.

— Да и ты тоже… не мальчик.

— Я разберу диван. И принесу постельное белье. Надо выспаться.

— Да. Ты прав. Алик, ты как всегда прав…

Объясниться с Давидом было проще. Как тогда, когда она сказала, что Дере переселяется в ее спальню.