— Лекаркой? — снова рассмеялась царевна. — Скорее уж первым лейб-медикусом! Вижу, Катя, вижу, знатный ты лекарь! Глазки — бархатные, личико — нежное! Говорят, такие глаза врачуют сердце мужчины… А про Варю не думай, мы ей нового жениха найдем!

— Уж постарайтесь, найдите, матушка Наталья Алексевна, — подала голос Варвара. — Только чтоб непременно был обхождением галантен, политесам обучен, зело умен и в науках разных сведущ, со шпагой — молодец, наружностью приятен, плечист и росту не менее, чем гвардейцы, что у нас в караулах стоят… А за иного ни в жизнь не пойду! И, упаси господь, чтоб рыж не был, а то, сказывают, не видать рыжим Царствия Небесного!

— Тогда пускай лучше царица Прасковья для тебя постарается да сыщет красавца такого! — легко увернулась от выпадов остроумной фрейлины царевна. — Ей все равно делать нечего. Только зевает да крестится…

Ловкая Варвара подошла к царевне и что-то зашептала ей на ухо. Наталья Алексеевна довольно улыбалась, слушая этот шепот. Воспользовавшись удобным моментом, Марта подошла к Дарье Арсеньевой, которая показалась ей милой и приятной девушкой, чем-то похожей на Анну Шереметеву.

— Кто такая царица Прасковья? — тихо спросила Марта у Даши.

— Вдова царского брата и соправителя, Иоанна Алексеевича, давно почившего в бозе, — быстро ответила красавица.

— Она тоже здесь живет? — удивилась Марта.

— Здесь — бабье царство, стало быть, и царице вдовой здесь самое место! — с улыбкой ответила Даша.

— А разве в Преображенском не стоит на квартерах любимый гвардейский полк государя? — шепнула Марта на ухо Даше. — В этом полку, наверное, довольно кавалеров…

— Прежде стоял, — вздохнула Дарья. — Ныне преображенцы на войне с государем, здесь осталась одна лишь команда, которая дворец охраняет да рекрутов для полка учит… Да еще порой офицеры с театра войны в отпуск или по делам государевым наезжают! Словом, хоть красавцев лихих у нас в Преображенском и поубавилось, однако ж иные встречаются! И все больше такие орлы, что только глянет взором пламенным, только ус длинный выкрутит — так сердечко и зайдется, и обомрет сладко… Да только все не про нашу честь амуры такие! Нам женихов дожидаться надо. Мне — Алексашеньку, тебе — государя!

— А царевна? — тихонько спросила Марта. — Кого она дожидается?

— Про амурные дела царевны никому ничего не ведомо, — осторожно оглянувшись по сторонам, шепнула Даша. — Но царь ее замуж не выдает. Сказывают, договорено между них так. Любит государь свою сестру! Не хочет неволить… Вон, за нами ей велел присматривать!

— Как в гареме, — вздохнула Марта, вспомнив недавний рассказ Петра Алексеевича про султана далекой Турции, у которого при дворе живут в роскошном заточении и сытой праздности жены и бесчисленные наложницы.

— Что это такое, гарем? — полюбопытствовала Даша.

— Это в турецкой земле, там царственный муж один, а жен и амурных подруг у него много! — объяснила Марта.

— Ну тогда сие не про нас! Здесь для всех женихи припасены. Кроме Вари. Да и сестры Алексашеньки не просватаны еще. А царица Прасковья — вдова.

— Почему же вас женихи по домам не разберут? — удивилась Марта, вспомнив веселый холостой дом распутника Меншикова.

Ах, бедная Даша, не повезло ей с женихом, котом этим вкрадчивым! При невесте-красавице сначала на Анну Шереметеву заглядывался, а потом и экономкой ливонской заняться решил! А впрочем, может быть, и повезло Даше, если она так любит своего Алексашку и резоны для этой любви находит. Хотя какие у любви резоны, любят ведь не умом, а сердцем!

— Разберут нас по домам, когда мужними женами станем, — объясняла между тем Даша. — Не пристало у нас на Руси невенчанным девкам с мужиками сожительствовать, словно блудницам! Вот и ждем, покуда суженый не сыщется да под честной венец не поведет — с попом, да с певчими, да со звоном колокольным!..

— Так когда же свадьбу играть?

— Когда время придет! Когда государь велит… Ты у нас выше всех взлетела, ты за нас перед царем и похлопочи! Чтоб наказал Алексашеньке моему под венец меня, несчастную, вести! — плачущим голосом сказала Даша.

Красивое лицо Даши вдруг страдальчески искривилось, из глаз, словно по заказу, брызнули обильные слезы.

— Ах, отвезите меня к Алексашеньке моему, люди добрые, да поскорее! Нет больше силушек моих, не стало мочушки муку такую выносить! Ахти, томно мне, горемычной! — внезапно заголосила невеста Данилыча, да так громко, что Марта отскочила от нее, как ошпаренная. А Дарья вдруг картинно закатила свои огромные трагические глаза и, издав протяжный стон, мягко упала без сознания в удачно оказавшееся поблизости кресло. Перепуганная Марта бросилась на помощь и принялась растирать истерической красавице виски. Та, впрочем, тотчас же пришла в себя, захлопала пушистыми ресницами и, вспомнив о своей печали, принялась монотонно и жалобно подвывать. Впрочем, царевна Наталья и Варя не спешили жалеть и утешать Дашу. По-видимому, они давно привыкли к ее рыданиям.

— Хватит выть, дурища ты разнесчастная! — громко и внушительно сказала Наталья Алексеевна. — Успеешь еще наплакаться, как друг сердешный под венец тебя отведет. Варя, веди Катерину в ее покои! И сестрицу свою плаксивую прихватить не забудь! Пусть в одиночестве охолонет, дуреха…

Варя понимающе кивнула и почтительно обратилась к Марте:

— Прошу вас, идите за мной, сударыня! И ты, Дарья, поспеши, не утомляй матушку царевну причитанием своим простонародным и зело театральным!

— К слову, о театре: вечером соберемся в комедиальной храмине! — приказала царевна Наталья. — Пиесу ставить будем, репетицию учиним. Роли поделим. А я пока писанием займусь. Идите, красавицы! С новосельем тебя, Катерина!

В один из солнечных майских дней 1705 года Марта и Даша Арсеньева сидели на берегу Яузы и лениво наблюдали за тем, как плывут по высокому беззаботному небу пышные легкие облака и как смыкаются синяя, точно прорисованная, линия неба и серо-голубая полоса реки. Было тепло, тихо, убаюкивающе шелестела листва, плескалась рыба в реке, бойкие рыжевато-серые белки прыгали с ветки на ветку или спускались за добычей на лужайку. Марта заметила, что белки здесь почти не боятся людей. Даша принесла с собой орехи, завернутые в дворцовую салфетку, — для рыжих проказниц. Высыпала орешки на пенек, потом подошла совсем близко к теплой, манящей воде, томным, зовущим движением сбросила с плеч платок и стала распускать шнуровку на платье.

— Пойдем купаться, Катя! — позвала она. В Преображенском, вслед за царевной Натальей, все называли Марту Катей, и невеста царя Петра ничего не могла с этим поделать.

В этом подмосковном селе для Марты началась другая жизнь, в которой уже почти ничего не оставалось от прежней, даже имени. Марта теряла себя, прежнюю, юную, верно любившую своего Йохана, и словно уходила от прошлого все дальше и дальше. Порой ей снилось, что она стоит на одном берегу широкой полноводной реки, а на другом — Йохан. Он машет ей рукой, зовет к себе, но она не может переплыть эту реку. От таких снов становилось страшно, и Марта думала, что река эта — загробная, лежащая зловещим рубежом на пути к царству мертвых. И Йохан, стало быть, ушел в мир иной, раз зовет ее с собой, на другой берег реки. В новой жизни был царь Петр, которого она любила другой, не похожей на первую, любовью. Ее новое чувство было основано на уважении, восхищении и нежности к светлому человеку, жившему в Петре, и на отвращении к его темному «антиподу». Йохана она любила совсем иначе, но муж ее навсегда остался на другом берегу реки — искрящейся, светлой, наверное — райской, и к нему ей пока не добраться.