Бороться с конкуренцией американцев, предлагающих акцизную заманчивую авантюру: провести нефтепровод в Европу — и победить. Часто думать о детях, писать им редко. Описывать в посланиях поездки: в дремучий Гиркан, где егерями давно обещан ему тигр, на экскурсию к грязевому вулкану; рассказывать о прогулке в горах, где обдумывались новое устройство парового котла, проблемы крекинга или новая конструкция нефтеналивного судна… И снова мучиться жарой, песчаными бурями, жирным дымом и зловонием, доносящимся с горящих промыслов. Боготворить осень и весну, исполненные нежной погодой.

Заниматься духовым оркестром, собранным из жителей Villa Petrolia, радоваться его городской славе, читать в газетах рецензии на благотворительные выступления «нобелевских оркестрантов». При звуках марша дать себя поставить на стул и вознестись вместе с ним на руках под потолок, пролететь так два-три круга, как на колеснице, запряженной конями-невидимками. Быть чествуемым после за создание хорошей жизни служащим; испытывать счастье.

Передать дело слабому волей и сноровкой сыну.

4

При низкой технологической оснащенности технические пожары были обыкновенны. Бакинцы ездили фотографироваться на фоне огненного океана, вставшего в небеса. Сзади жарко и страшно оглянуться, хочется скорей бежать, потому что кажется — сейчас вспыхнут волосы.

Коба два года скрывался от полиции на нефтяных площадях, то на Биби-Эйбате, то на Сураханских промыслах. Кроме грабежей-экспроприаций его бизнес состоял еще из поджогов и организаций забастовок. В Баиловской тюрьме сокамерник меньшевик Андрей Вышинский, сын аптекаря, делился с Кобой и Серго домашними куриными котлетами.

Гражданская война осушила огромную страну, оставив большевиков без горючего. Комиссары заправляли автомобили скипидаром и спиртом, аэропланы — аптекарской микстурой, кораблям мазут отмеряли мензуркой, паровым котлам скармливали леса, свиные туши и вяленую рыбу. Шатуны, поршни и клапаны изнашивались в одночасье под касторовым и хлопковым маслами. Свиные туши горели слишком яростно и могли взорвать котлы.

«Баку — это нефть, свет и энергия», — твердил Ленин в каждой телеграмме Орджоникидзе (Серго с Баилова) и командкавказу Тухачевскому и приказывал Нефтяному комитету все подготовить для полного сожжения города на случай поражения 11-й Красной армии.

Город залит солнцем и солярой — солнечным маслом. Производство керосина называют фотогенной промышленностью, это очень важное достижение человеческой цивилизации, ибо оно несет свет в пустыню тьмы — лучину заменяет на керосиновые лампы и, приводя в движение машинные мощности, позволяет человеку окончательно возобладать над природой.

С помощью нефти природа укрощает — осмысляет — себя.

Самые дорогие дома в городе света стоят на улицах, где запрещена езда аробщиков. Дворники городу не нужны: благодетель норд обычно выметает начисто улицы; в периоды затянувшегося штиля улицы поливают нефтяными остатками, подбираемыми с площадей, — водой с нафтой, чтобы смочить пыль.

Полуденную пушку, от которой бьются стекла в Крепости, переносят на набережную, где от выстрела теперь вздрагивают прогуливающиеся и дрожат высокие окна белоснежного дома начморпорта, а оттуда на Баилов к штабу Каспийской флотилии: взять кусок карбида и бутылку с водой, закинуть карбид в пушечное жерло, вылить туда воду, заткнуть бутылкой, поджечь вырывающийся по ободку ацетилен, бежать от патруля.

Первая мировая война и Гражданская война перенаселили Баку беженцами всех мастей, город почти превратился в трущобы. Военные и моряки проживали в казармах и повсеместных общежитиях, образовывавшихся по требованию командования 11-й Красной армии и новообразованной Каспийской военно-морской флотилии. Находившийся на задворках империи и истории южный город стал прибежищем многих, кто не смог уехать за границу. Смешение революционной, военной и нефтедобывающей работы заслонило вопрос происхождения: академические, инженерные руки и головы были нарасхват. Вот за счет чего на Апшероне установился на несколько десятилетий высокий образовательный и производственный уровень. Все компании царского времени были амнистированы и сохранно переведены на службу Советов. Репрессии обходили инженерный состав до самого тридцать седьмого года. Ленин вел прямые переговоры с Нобелями о возобновлении добычи. Те едва не пошли на сделку, но передумали и последовали примеру Ротшильдов, заблаговременно почуявших революцию: обескровили добычу на оставшихся площадях, но главное — окончательно смирились с утратой производства.

Вообще история революционного Баку могла быть вписана в формулировку: от Ротшильда, Красного Щита, — к Рот Фронту, Красному Фронту.

С 1923 года нефтепромысловые районы обзаводятся своими селениями. Одни их названия предметно-революционны: поселок имени Разина, имени Воровского, имени Артема, имени Петра Монтина; имени Фиолетова, имени Солнцева; другие наследуют локальной географии: Бинагадах, Забрат, Сураханы, Шубаны, Бина, Локбатан. Пиршество конструктивизма — «экономика, польза, красота» — воплощенная мечта Корбюзье захватила нефтяные поля Апшерона. Взять только поселок имени комиссара коммуны Солнцева — он почти наполовину принадлежал Обществу слепых. Фабрика-кухня с огромными панорамными окнами, галереей, Дом культуры, затмевающий Парфенон, библиотека с читальным залом размером с футбольное поле; половина населения была слепа — слепцы стучали палочками по тротуарам, обратив лица к нестерпимому солнцу; ощупывали медные таблички, прикрепленные к углам домов, которые были усеяны чеканкой Брайля.

Хоть мы и жили на Артеме, где пейзаж не был далек от лунного, но все равно Черный город приводил нас в волнующее уныние. Мы ездили туда на теннисные корты. Коттеджный поселок инженерного состава, выстроенный в тридцатых годах близ площадей по образцу нобелевской Villa Petrolia, был оснащен чередой кортов, на которых до войны тренировалась одна из лучших теннисных команд страны. С тех пор слава бакинцев-чемпионов схлынула, многие корты растрескались и заросли сладким корнем и колючкой, но в наше время в Черном городе на Инженерной стороне еще работала теннисная секция. Панцирные зеленые сетки затягивали уцелевшие, размякшие от зноя асфальтовые площадки. Шарканье, топот ног, шумный выдох, сдавленный крик и стон, мохнатый мяч хлопает, шуршит и бьется звонко. Смуглые бедра полыхали в колоколе юбки. Страстность стонов, издаваемых при ударе, их неосознаваемое неприличие обжигало, и со всевозрастающим усердием я стучал мячом о стенку, стараясь заглушить мячом стук собственного сердца.

5

Прежде любых секций и кружков главным нашим увлечением был город. Древность и нефть, богатство и нефть, промышленность и нефть, великое опасное море, усыпанное искусственными островами, одолеваемое промыслом; золотое дно Каспия, легенды о подводных гигантских опрокинутых чашах, передвигающихся по дну моря вместе с буровыми установками; потусторонняя Персия, начинавшаяся в часе езды к югу, на первом же пропускном пункте погранзоны… Все это для нас, живших на отшибе, на Артеме, формировало образ города, который обладал бессознательной баснословной силой. Знакомые с детства имена и явления, привычные, но, очевидно, обладающие подспудной мощью, вроде бы уже забытые, вдруг по достижении взрослости, уже после прожитой иной жизни, стали представать своими общезначимыми, мирового масштаба значениями. Сначала это было удовлетворением от смутного чувства узнавания. Но потом вдруг понимание вспыхнуло фейерверком.