Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как возвратился он с Яникула, так сразу и объявил – мол, хочу назад, в Большое Ковно. Вроде и не приглашал никого с собой, однако и Вероника, и «польский панич» безропотно вызвались его сопровождать. Словно околдовал их Тим. Но и сам он не мог не ощущать, трепетно под кожей, что во многом он сильнее. Друзьям‑приятелям его – хоть на луну, хоть на дно морское, чистое любопытство, и ничего мимо того. Им себя спасать не надо, зато и беспечность их возможно обратить в свою пользу.
Поселился теперь не в «Кяхте», Лютновский упросил его погостить. Чудный домик при кулинарной станции, точнее, полдома – передних стен, как не бывало, словно отрезало их, и другую половину занимает открытая поляна. Иногда даже не разберешь, где заканчивается череда комнат и начинается естественная природа. Но Тим уж привык к странностям здешнего строительства. Понравилось ему и спать в саду, среди дикорастущих верб – меж гибкими стволами деревьев пущено ручейков нарочно тьма‑тьмущая, журчат по камешкам и убаюкивают, и вдобавок подвешенная кровать, названием «гель‑гамак», качается из стороны в сторону.
На второй день сразу отправился в библиотеку. Нечего время зазря терять – чтобы открыто занять свое место в Новом мире, стараться ему не перестараться! Медиан встретил его подчеркнуто неприветливо, пробубнил с занудной укоризной: «Исто‑вест‑хоум‑исбест». По‑каковски это? Но потом сжалился и перевел. В гостях хорошо, а дома лучше. Может и лучше, кто его знает, где теперь его, Тима, дом?
Библиотека вообще великое дело. Первейшая это радетелей находка. Издревле собирались они в таких местах, привечали друг дружку, будто опознавали: свой или чужой. Потом настало время, когда в каждом отдельном доме, да что там, в каждой его комнате стояло хитрющее устройство, при помощи которого можно было узнать, что угодно из любой науки во всякое время. А самые крохотные из тех устройств чуть ли не при себе в кармане носили. Называлось «тотальная инфра… инфро‑мационная сеть». Короче говоря, считали тогдашние Носители, будто способствуют «народному образовательному просвещению». Ага, считали, да просчитались! Опять его родной Вольер отличился. Сеть сию его соплеменники тормошили по любому пустяковому поводу, более для забавы и собирания вздорных слухов, и уж менее всего для этого самого образовательного просвещения. Хотели Носители создать кладезь познания, а вышла у них мусорная свалка вновь не пойми чего. Ловились в их сети вещи в основном бестолковые и, на взгляд радетелей, – пустые по смыслу. Когда с Вольером у них всё утряслось, тут же оную сеть и свернули. Потому как знание – штука тонкая, не каждому в руки дается. Ты сначала потрудись и добудь, то бишь заслужи, тогда и получится тебе полезное удовольствие. По домам расходились нынче только книги из библиотек, чаще плюроплоидные копии, реже «живые издания», вроде его утраченной «Азбуки», но и старинные, бумажные, охотно и любовно привечались радетелями в домашних хранилищах. А за всякой новой книжной добычей приходилось отправляться в ближайший общественный библиотечный центр и там «копать пласты искусств и наук», когда и запрашивать из иных, соседних или далеких. Азартное это занятие, Тим уж по себе судить мог. Многие вообще предпочитают работать и учиться именно в общественных центрах, вечно там народа полным‑полно. Словно заряжаешься некоей силой от присутствия других людей, не то что корпеть в одиночку. Но и в одиночку порой случается нужда.
Именно в библиотеке его и настигла первая тревожная, кусучая оса. То ли сам Тим примелькался, то ли стихотворческие его порывы в «Оксюмороне» не прошли даром. В обеденный час в «буфетной» подскочил к нему усидчивый Мирандович, что‑то он искал о «позднеаттической драме» (вроде верно?), да и выдал:
– Где же вы пропадали, милейший господин Нилов? Мы тут струхнули не на шутку, ужели вы покинули наши места для дальнейших странствий? – и чуть что обниматься не полез.
– Путешествовал в Рим. С целью тамошнего разговорного языка, – от неожиданности не слишком складно и напыщенно ответил ему Тим.
– Dice Latine! Похвально весьма! И как поживает По‑пулус Романус Квиритескве? Народ римский и квириты? Ах, вы больше в частном порядке, понимаю, понимаю. О вас уж легенды ходят. Похитили прекрасную сабинянку Веронику вместе с ее пажом? Нам Ниночка сообщила о ваших приключениях, – Левадий тараторил без остановки, видно, и впрямь соскучился. – Побольше осторожности, драгоценный вы наш, побольше осторожности, с Режимным Коридором удалечество чревато! В «Оксюмороне» без вас – словно в раю без ангелов, все поют и все не то! Кстати, тут о вас спрашивали. Здешний владетель Гортензий с «Одиссея», настойчиво так. А я ему – не успели, ваше помещичье благородие, отбыли‑с неведомо куда. Ха‑ха! Но и жаль, он по существу – доброволец, этакую ношу несет. Вы уж, голубчик, при случае для него расстарайтесь, не пожалеете. Его палаццо «Одиссей» не чета иным прочим архитекциям, эпатаж и каботинаж, иначе не скажешь. Всякий день несусветное баловство удумает! Однажды ваш покорный слуга угодил в фантомы юрских болот – хвощи и папоротники в цвету, правда, без кладов…
Левадий еще лопотал что‑то, расплываясь в череде дружелюбных улыбок, но Тим слушал его вполуха. Владетель Гортензий – уж он прознал, таково называют смотрителей за Вольером, вызвавшихся по своей воле. Зачем он спрашивал? Липкая, паучья вязь страха предательски уловила и спеленала грудь. Тесно, ох, тесно! Тим непроизвольным движением руки рванул косой ворот рубахи, от усилия кассетная материя разошлась ступенчатым зигзагом, распахнулась, но дышать легче не стало. Отпустил неуклюже край – снова сошлась, прорехи как не бывало.
– Что с вами, милейший господин Нилов? – испуганно спросил его Левадий, захлебнувшийся на половине повествовательного слова, о том, как затеял он тематический театральный сезон и… – Перенапряжение, да‑да, бывает. Вам бы прогуляться, вот хоть бы и в Церлианских садах?
Но Тим вежливо отверг его заботливое пожелание. С чего так‑то встрепенулся, подумаешь, спрашивал, ну и что же? Неужто всякий раз, как услышит он о Вольере из чужих уст, дрожать ему в коленках? Вернулся подчеркнуто спокойно в свою кабинку, одно короткое погружение, и заставил себя на время забыть. Законы. Законы. «Соборное уложение» семнадцатого века. Не то. «Русская правда». Совсем не то. Резолюции ООН. Белиберда какая‑то. «Закон есть старинная ограничительная силовая формула, направленная на подавление неконтролируемых разумом инстинктов человекоподобных особей». Определение, данное неким Кумаром Симуэ. И все. Тут копать не перекопать.
Попутно узнал целую кучу вещей, называемых «соглашениями с всеобщего одобрения», принятых удобства ради, и прямо говоря, от понятия Закона весьма и весьма далеких. Как целесообразней голосовать по полосе. Как распределять функции общественных координаторов. Как упорядочить обмен между библиотечными центрами. О добровольной ответственности личности. И даже о помощи в «неа‑де‑кватных состояниях», это ежели какой радетель малость не в своем уме, то чтобы не замучили его как раз дружеской поддержкой, а позволили обученным для того пси‑техникам делать свое дело. Прочел о «рекомендованном регламенте передвижений». Вроде предупреждения, дабы не таскали множество предметов с собой через Коридор, а пользовались грузовыми подушками. По себе представлял – правило здравое. И собственную одежу сложновато удержать в мысленном сосредоточении, а тут, оказывается, были умники, что целые «агрегаты» таково старались пронести. Для некоторых очень плохо кончалось.