застегнутыми на все запоры стояли ворота.

Толпа замедлила свой бег, толпа почти остановилась.

Но толпу собрали женщины, и голоса их были пронзительней сигнального рожка.

– Женщины! Сюда прячут немецких солдат, которые не хотят идти в мясорубку!

Сигнал ударился о крышу цитадели и, отскочив, упал в толпу.

Его проглотил раскатистый и гулкий бас:

– Солдаты! Здесь сидят ваши друзья!

Пауль Генниг, подняв над головами зонт, гневно указал им на решетчатые окна, вырвался из толпы и побежал через площадь, не опуская зонта. Тогда какой-то молодой солдатик, обернувшись к толпе, весело скомандовал:

– Рота! Вперед, за капитаном! В зонты цитадель!

На эту команду из толпы выбежали солдаты – зеленая молодежь еще не обученного набора, с расплывшимися от смеха лицами. Они облепили жужжащим роем командира и кинулись к воротам цитадели, следом за величественным, торжественным Паулем Геннигом.

Бежать было весело, как в недавнем детстве, когда в цитадели развешивался фураж и она беззлобно смотрела на ребячьи шалости вокруг своих стен.

Подбежав ко входу, солдаты принялись стучать в ворота кулаками, с криками, свистом и смехом. Глаза Пауля Геннига метали искры, грудь часто и высоко подымалась, – на голову выше солдат, он озирал их почти вдохновенно и размеренно бил зонтом по воротам. Он был похож на учителя, окруженного озорными школьниками, – в черном одеянии, волосатый и гневный среди серых курток безусых веселых солдат.

Может быть, все события перед цитаделью так и окончились бы этим школьным буйством, если бы спустя минуту в воротах не распахнулась калитка.

Это было так неожиданно, что солдаты, точно от взрыва, отпрянули назад.

Калитку заслонил массивный офицерский монумент.

Он словно ушел в землю ногами, будто сверху что-то ударило его по плечам, и вперил белый взор в пространство над бескозырками солдат. Нижняя квадратная челюсть его вдруг отвалилась, затянутый живот дрогнул, и сиреноподобный вой повис над площадью:

– Смирно-о-о!

Но в этот миг передний вал толпы, бежавшей к цитадели, накатился на солдат, подмыл их и бросил на офицера. Монумент оказался вовсе не так прочно врытым в землю: зажатый людьми, он громоздко повернулся вокруг своей оси, и его отвалили в сторону. В давке он попытался расстегнуть кобуру револьвера, по его руке ударили чем-то острым, он огрузнел, размяк, и толпа повалила его себе под ноги, как мешок.

Пауль Генниг нагнул голову, чтобы войти в калитку, когда мимо него проскользнула юркая девушка. Под натиском солдат он ввалился за ней в калитку и тут же почувствовал, как тонкая рука охватила его шею и потянула книзу. Сквозь ропот толпы за воротами он расслышал прерывистый голос:

– Послушайте, Генниг! Мы должны освободить monsieur Перси!

В бледном свете, который то закрывали собой, то пропускали в калитку люди, он уловил черты знакомого лица.

– Фрейлейн Мари? Вы, вы здесь?

– Надо открыть ворота! – крикнула Мари.

Кто-то загремел засовами, кто-то закричал: «Ключи от камер! Где ключи от камер?» Кто-то вдалеке затопал по каменным плитам, убегая в темноту. А в калитку не переставая сыпались люди, как матросы в шлюпку под ружейным огнем, – быстрые и одинаковые.

И вот ворота тяжеловесно развели свои створы, и вместе со светом в цитадель полился густой гудящий человеческий поток.

Солдаты, ворвавшиеся в цитадель первыми, волей-неволей продвигались вперед по запутанным темным переходам каменного котла. Где-то в глубине этого котла, бурлившего придушенными голосами, то взлетал, то падал железный звон, точно рвали на части огромную связку ключей. Потом из распахнувшейся двери плеснуло на толпу ярким светом, и тут же один за другим зазвенели замки. Камеры открывались опытной рукой.

Когда из первой раскрывшейся клетки неуверенно вышел человек, молодой дребезжащий голос прокричал:

– Ур-рра-а!

Толпа мгновенно подхватила крик. И с этой секунды, пока отпирались камеры, по коридорам и лестницам крепости непрестанно перекатывался многоголосый рокот:

– Ур-р-а-а!

Толпа забиралась все выше и выше, все глубже заводили ее переплетавшиеся переходы цитадели, но передняя кучка людей, отмыкавших двери, таяла с каждым новым поворотом коридоров: вместе с освобожденными пленниками народ устремлялся на площадь.

Мари, Пауль Генниг и три-четыре солдата дошли до узкого тупика под крышей здания.

Тюремщик отпер дверь ловко и привычно: замки были повсюду одного образца, новые, как всё в цитадели, кроме камня стен и полов.

– Последняя, – произнес тюремщик.

– Теперь вы можете просить о государственной пенсии, – заметил Пауль Генниг.

– Может быть, вы похлопочете за меня? – отозвался тюремщик.

Мари вгляделась в человека, стоявшего посреди камеры.

– Выходите, вы свободны! – крикнул один из солдат.

– Ур-ра! – поддержал его другой.

Полумрак тупика обрезал этот возглас, как ножом. Здесь было тихо, и казалось, что потолок медленно опускался на головы. Все смолкло.

– Это не он! – сказала Мари.

– Я говорю вам, – сказал тюремщик, – заключенного по имени Перси у нас не значилось.

Солдаты вывели человека из камеры под руки.

– Перси? – вдруг тихо спросил он.

– Да, мы ищем бельгийца Перси, которого посадили сюда в третьем году, – сказал Пауль Генниг.

– А я вам говорю, что у нас такого не было! Кому же здесь знать? – оскорбился тюремщик.

– Это не совсем точно, – так же тихо проговорил человек из камеры. – Monsieur Перси – бельгийский гражданин: я знал его. Он содержался здесь недели две, потом исчез. Он был против войны.

– Они убили его, Генниг! – воскликнула Мари.

– Весьма вероятно, – сказал человек из камеры. – Он был против войны и, кроме того, иностранец.

– Ах, чер-р-рт! – прорычал Пауль Генниг.

– Что-нибудь случилось? Может быть, кончилась война?

Мари кинулась к человеку из камеры:

– Вы мастер Майер из Нюрнберга?

Немного помедлив, человек из камеры посторонился. Тупой свет высокого оконца, разлинованный решеткой, лег на лицо Мари, и он взглянул на нее искоса.

– Совершенно верно. Я мастер Майер из Нюрнберга, враг народа. Я против войны.

– Мастер Майер…

Голос Мари надломился, она докончила чуть слышно:

– Пойдемте, – и мягко взяла Майера под руку.

В темноте, в затихших каменных лабиринтах Майер спросил:

– Что это означает? Я не знаю вас, фрейлейн.

– Мне рассказал о вас Андрей Старцов.

– Русак и хороший малый, – прогудел в затылок Майера Пауль Генниг.

Уличный свет ослепил мастера Майера, и – может быть от света, может быть от пестрой сутолоки людей – он схватился за голову, закрыл глаза и стал.

Пауль Генниг с осторожностью развел руки Майера.

Тогда он ответил:

– Андрей Старцов, я помню. Он был тоже против войны?

– Ах, он… такой… он такой… – начала Мари, запыхавшись и сжимая локоть Майера, – он так любил вас, мастер Майер!

У Пауля Геннига выступили слезы. Он раскашлялся, заглушив каких-то певцов, налаживавших незнакомую песню.

– Андреас – малый с головой, я его всегда