— Какая очаровательная наивность! Отец руководил твоей жизнью с самого твоего рождения — ведь именно так ты говорила мне в тех редких случаях, когда вспоминала о нем? Предположим, что эта дикая история — правда; тогда это означает, что ему удалось невероятное — продолжать делать то же самое после своей смерти. Ты ровно ничего не разделила с ним, Джулия, ведь он — машина! Все, что он мог тебе сказать, было в нем запрограммировано. И ты попалась на эту удочку! Никакой диалог между вами невозможен, это был монолог. Ты же сама создаешь вымышленных персонажей. Разве ты даешь возможность своим маленьким зрителям общаться с ними? Конечно нет — ты попросту предвосхищаешь желания детишек, заставляя зверей говорить то, что насмешит или утешит ребенка! Твой отец на свой лад прибег к той же уловке. И лишний раз обошелся с тобой как с послушной марионеткой. Ваше чудесное недельное путешествие вдвоем — всего лишь жалкая пародия на встречу после долгой разлуки, его появление — всего лишь мираж. И вот ты, всегда тосковавшая по любви, которой он тебя обделил, угодила в эту ловушку! Впрочем, это была не первая его удачная попытка — если вспомнить, как искусно он расстроил нашу свадьбу.

— Не смеши меня, Адам, не мог же отец умереть специально, чтобы разлучить нас.

— Скажи, Джулия, где вы с ним провели эту неделю?

— А какая разница?

— Не хочешь говорить правду, не надо, — Стенли сделал это вместо тебя. Только не вини его, он просто был мертвецки пьян. Ты же сама как-то сказала мне, что он не способен устоять перед хорошим вином, а уж я позаботился выбрать одно из лучших. Я не задумался бы даже выписать такое из Франции, лишь бы разыскать тебя и понять, почему ты бегаешь от меня и должен ли я по-прежнему тебя любить. Джулия, я мог бы ждать хоть сто лет, чтобы жениться на тебе. Но сейчас в душе у меня — просто выжженная пустыня.

— Адам, я могу все тебе объяснить.

— Значит, теперь можешь? А когда ты пришла ко мне на работу и объявила, что уезжаешь в путешествие? А на следующий день, когда мы буквально на час разминулись в Монреале? А в другие дни, когда я без конца звонил тебе и ты не брала трубку и не отвечала на мои послания? Ты решила отправиться в Берлин, чтобы разыскать человека, которого любила в прошлом, и ни слова не сказала мне об этом. Так чем же я был для тебя — временным мостиком между двумя периодами твоей жизни? Опорой, за которую ты цеплялась в надежде на возвращение другого, которого не переставала любить?

— Не говори так, не надо! — умоляюще воскликнула Джулия.

— А что бы ты сделала, если бы он сейчас постучал в дверь?

Джулия молчала.

— Вот видишь, ты и сама не знаешь — а хочешь, чтобы знал я!

И Адам направился к выходу.

— Скажи своему отцу — или этому роботу, — что я дарю ему свой плащ.

И Адам ушел. Джулия считала его шаги на лестнице до тех пор, пока не услышала внизу грохот захлопнувшейся двери.

* * *

Перед тем как войти в гостиную, Энтони деликатно постучался. Джулия стояла, прислонившись к оконной раме и устремив невидящий взгляд на улицу.

— Зачем ты это сделал? — прошептала она.

— Ничего я не делал, это была просто несчастная случайность, — ответил Энтони.

— Ну да, по какой-то несчастной случайности Адам приходит ко мне на час раньше; по какой-то несчастной случайности именно ты открываешь ему дверь; по какой-то несчастной случайности он садится на твой пульт, и все по той же несчастной случайности ты вдруг падаешь замертво посреди комнаты.

— Согласен — все это действительно выглядит как довольно последовательная цепь случайностей… Может, нам не мешало бы попытаться понять, какой в этом смысл?

— Перестань иронизировать, мне сейчас не до смеха; я последний раз спрашиваю тебя: зачем ты это сделал?

— Да чтобы помочь тебе сказать ему правду и самой взглянуть ей в глаза! Посмей сказать мне, что ты не чувствуешь облегчения! Тебе, вероятно, кажется, что ты теперь как никогда одинока, но зато дальше ты сможешь жить в мире с самой собой.

— Я говорю не только о твоей сегодняшней выходке…

Энтони испустил глубокий вздох:

— Твоя мать из-за своей болезни до самого конца не могла вспомнить, кто я такой, но я уверен, что где-то в глубине ее сердца жила память о том, как мы любили друг друга. Я-то никогда этого не забуду. Мы не были ни примерной парой, ни примерными родителями, что верно, то верно. Случались и у нас минуты сомнений и размолвок, но мы ни разу — ты слышишь меня? — ни разу не усомнились в своем решении быть вместе и в нашей любви к тебе. Завоевать твою будущую мать, любить ее, иметь от нее ребенка — вот что было главной целью моей жизни, самой важной и самой прекрасной, даже если мне понадобилось столько лет, чтобы найти точные слова и сказать их тебе.

— Значит, во имя этой замечательной любви ты и устроил такой разгром в моей жизни?

— Помнишь тот клочок бумаги, о котором я рассказывал тебе во время нашей поездки? Такие записки всегда хранят при себе, в бумажнике, в кармане, да просто в голове; для меня это были те несколько слов, написанных твоей матерью в памятный вечер, когда я не мог заплатить по счету в ресторане на Елисейских Полях, — надеюсь, теперь ты понимаешь, отчего я мечтал закончить свои дни именно в Париже. А что было твоим сокровищем — старая дойчмарка, которую ты неизменно носила в сумке, или письма Томаса, лежавшие у тебя в столе?

— Значит, ты их прочел?

— Ну что ты, разве я позволил бы себе такую бестактность?! Я просто увидел их, когда клал тебе в ящик его последнее послание. Получив приглашение на свадьбу, я вошел в твою комнату, где все напоминало о тебе, о твоем детстве, о многом другом, чего я не забыл и никогда не забуду. Я стоял там и спрашивал себя, что ты сделаешь в тот день, когда узнаешь о существовании этого письма от Томаса, и как мне поступить — уничтожить его, отдать тебе сразу или, лучше всего, вручить прямо в день свадьбы? У меня было не так уж много времени, чтобы принять решение. Но, как видишь, ты оказалась права: жизнь и впрямь подает удивительные знаки тем, кто хоть сколько-нибудь верит в судьбу. В Монреале я почти нашел ответ на вопрос, который меня мучил, — правда, лишь отчасти; остальное зависело от тебя. Я мог бы, конечно, переслать тебе письмо Томаса по почте и успокоиться на этом, но ты так решительно сожгла мосты между нами, что до этого извещения о свадьбе я даже не знал твоего адреса и вдобавок не был уверен, что ты вскроешь конверт, надписанный моей рукой. А потом, я ведь не знал, что скоро умру!

— Я смотрю, у тебя всегда и на всё готов ответ, не правда ли?

— Нет, Джулия, ты сама выбирала свою судьбу и сделала этот выбор гораздо раньше, чем тебе кажется. Вспомни, ведь ты могла выключить меня — достаточно было всего лишь нажать на кнопку. Ты свободно могла отказаться ехать в Берлин. Меня не было рядом, когда ты решила встретить Томаса в аэропорту, как не было и в ту минуту, когда ты вернулась на место вашей первой встречи, и уж тем более когда ты привела его в отель. Джулия, человек может сколько угодно проклинать свое детство, бесконечно упрекать родителей во всех своих несчастьях, слабостях и пороках, винить их в суровых жизненных испытаниях, но в конечном счете он сам несет ответственность за свою судьбу и становится таким, каким хотел стать. Кроме того, тебе невредно было бы научиться адекватно оценивать свои беды: на свете бывают родители куда хуже твоих.